— Тоже верно.
Через несколько минут они были в его квартире.
— Я хочу сегодня разрешить себе все, — сказал Виктор. — То, что я сдерживаюсь, выделяет тебя из других. Это неправильно. Я не хочу выделять тебя. И не хочу сдерживаться, я не привык сдерживаться. Я позволю себе все, но в последний раз. После этого ты исчезнешь для меня.
— Нелогично, — сказала Женечка. — А если ты потом опять захочешь меня видеть и быть со мной? Значит, опять сдерживаться? Но ведь ты не привык? Как быть?
— Плевать на логику, — сказал Виктор. — Я так решил.
— А как я решила, тебе неинтересно знать?
— Абсолютно неинтересно.
— То есть ты и силу готов применить?
— Готов.
— Тебе повезло. Если бы ты мне не нравился, тебе бы не помогла никакая сила.
— Ладно! — грубо оборвал разговор Виктор. — Хватит болтать, займемся любовью!
Женечка усмехнулась. Виктор, поднимаясь по лестнице, не видел этой усмешки.
…Маска грубости и властности, которую (быть может, по привычке) нацепил на себя Виктор, скоро исчезла, проглянули подростковые смущение и неловкость, но и они прошли, появилось что-то зрелое, мужское, раскованное, превратившееся в искреннюю и простодушную радость, в веселое увлечение и даже баловство (он несколько раз начинал смеяться, и она отвечала смехом), а потом уже не было ни масок, ни возраста, ни игры, ни веселья, а все превратилось в томительно длящееся изумление — и для него, и для нее, и вот они не сводят глаз друг с друга, как будто дожидаясь какого-то условного знака в глубине зрачков, чтобы одновременно победить и одновременно сдаться, и им это удалось, первый звук ее голоса совпал с его первым звуком, только он нервно смеялся в блаженной истерике, а она в такой же блаженной истерике рыдала, и его смех был похож на плач, а ее плач был похож на смех.
Они долго молчали. Она думала о том, что у этого человека не было юности. Да и молодости тоже. Из подростковости он насильно шагнул сразу во взрослость. От этого и остается во многом подростком. От этого, однако, вполне взросл — иначе бы не вел столь успешно свои большие взрослые дела, которые сделали его миллионером (о чем странно думать, глядя сбоку на растрепавшиеся его жесткие мальчишеские волосы). А он думал о том, что впервые не чувствует удовлетворения, при том, что полученное удовлетворение оказалось больше, чем когда бы то ни было и с кем бы то ни было. Он думал, что попал в тупик, в западню. Его планы, его цели, его дела — все кажется сейчас смешным и мелким. Это плохо, это неправильно. Но как быть?
Если сдерживать себя, это займет слишком много времени.
— Я возьму отпуск, — сказал он. — Я восемь лет не был в отпуске. У меня даже полных выходных дней, в сущности, не было. И мы поедем с тобой… куда ты хочешь?
— Не знаю.
— Но ты мечтала о какой-то стране, о каком-то городе?
— Нет. Я не предполагала, что поеду куда-то, поэтому и не мечтала.
— Любишь солнце и море?
— Да. Но почему море? Тогда уж океан.
— Атлантический устроит тебя?
— Вполне.
— Флорида устроит тебя? Там куча народу, но есть и тихие места, я там был несколько дней. Чуть со скуки не сдох.
— Хорошо. Только я должна посоветоваться с Дмитрием.
— В каком смысле?
— Ну, сказать ему. Надеюсь, он поймет.
Виктор приподнялся на локте и долго смотрел в улыбающееся незамутненное лицо Женечки.
— Объясни, при чем тут Дмитрий.
— Но я же люблю его, — объяснила Женечка.
— А меня?
— Тебя еще нет. Но нравишься гораздо больше, чем раньше.
— Постой. Не понимаю. У тебя было с ним так, как со мной сейчас?
— Ни разу.
— За что же ты его любишь-то?
— За него самого. Ты все-таки деловой человек. Любишь задавать вопросы и терпеть не можешь препятствий.
— Я терпеть не могу неопределенности! Ты хочешь полететь со мной во Флориду?
— Да.
— Все. Остальное мы уладим.
Он позвонил шоферу, стал давать ему какие-то указания, а Женечка пошла в ванную комнату.
Она пробыла там довольно долго, плескаясь и почти плавая в огромной ванной. Она чувствовала себя счастливой и одинокой. Ей даже показалось, что она на какое-то время заснула.
Когда она вышла, в спальне никого не было.
Накинув белый халат, предупредительно приготовленный Виктором, она прошла по пустым комнатам, вышла на террасу.
Там расположились Виктор и Дмитрий. Виктор пил сок, Дмитрий водку. То ли они уже поговорили, то ли еще не начинали разговора: сидели далеко друг против друга и молчали.
Женечка тоже взяла легкое плетеное кресло и поставила его на равном расстоянии между ними так, чтобы видеть обоих.
— Значит, на океан захотелось? — спросил ее Дмитрий.
Женечка поняла, что разговор уже начался.
— Да, — сказала она.
— Этот подлец сказал, что ты хочешь со мной посоветоваться. О чем советоваться? Езжай, лети, плыви!
— Не сердись. В конце концов, ты же сам хотел меня приревновать, рассердиться на меня — и выгнать.
— Минуточку! — возразил Дмитрий. — Этот откровенный подлец сказал, что ты меня, оказывается, любишь еще!
— А ты не знал?
— Но его-то, его-то — тоже, что ли?
— Еще нет. Но близко. Я чувствую.
— А меня, значит, разлюбишь?
— Не знаю.
— Глупа до святости или свята до глупости, — прокомментировал Дмитрий этот ответ.
— Ты полегче, пожалуйста, — не выдержал Виктор.
— Чувствуешь? — закричал Дмитрий Женечке, вскочив. — Чувствуешь? Он уже тебя считает своей женщиной! Своей собственностью! А за свою собственность он глотку перегрызет!
— Через месяц мы с ней расстанемся, — сказал Виктор.
— Ага! То есть ты берешь ее напрокат?
— Меня никто никуда не берет, — сказала Женечка. — Если б я не захотела, я бы никуда не поехала.
— А если я скажу: нет? — спросил Дмитрий.
— Не понимаю. Ты хотел от меня избавиться. Ты меня познакомил с Виктором. Не понимаю.
— Я еще не готов! — заявил Дмитрий. — Если ты уедешь, я покончу с собой. Я серьезно говорю.
Виктор поморщился.
— Тогда я не поеду, — сказала Женечка.
— Он элементарно шантажирует, — сказал Виктор.
— Еще одно такое слово, и я прыгаю вниз, — сказал ему Дмитрий, шустро перелезая через перила и встав на узкий выступ.
— Перестань, — негромко сказала Женечка.
Виктор задумчиво посмотрел на Дмитрия. Отказаться от поездки с Женечкой он не хотел. И не мог. Но и смерти Дмитрия, к которому был равнодушен, тоже, как ни странно, не хотел. Попробовать поговорить с ним по-деловому? Вряд ли получится. Но попытка не пытка.
