Внезапно обед был прерван. В дверях столовой появилась Натали и рядом с ней потный, виновато улыбающийся мужчина, протягивающий бутылку вина. Антуан встал, мужчина вошел в комнату.
— Месье, простите за вторжение, но мне хотелось вручить вам это в благодарность за то, что вы спасли мою panier[137], — сказал посетитель, разумеется, по-французски.
— A, panier, — протянул Антуан. — Не стоит благодарности.
— Panier, и couverts, и assiettes, и bonne terrine de lapin[138], — говорил мужчина. — На станции мне сказали, где вас найти.
— De rien, de rien[139], но как любезно с вашей стороны…
Они обменялись еще несколькими репликами.
— …ухожу, ухожу, bonjour, mesdames, messieurs, excusez-moi… — Незнакомец удалился. Его не задерживали.
— Я нашел его корзину в вагоне, — объяснил Антуан моим родителям. — Мы оставили ее у начальника станции. Вот и вся история.
«Это очень учтиво — принести вино, такая любезность, вовсе не обязательно, c'est gentil[140]», — снова и снова повторяли Персаны. Все шероховатости, возможные споры и стычки, даже проблема цыплят, — все померкло перед наглядным свидетельством того, что в мире еще существуют корректные отношения между людьми, существуют бескорыстие и добрая воля, выразившиеся в том, что одни сберегли чужую корзину, приготовленную для пикника, а другие за это их отблагодарили.
— А вино неплохое, — сказал Антуан, изучая этикетку. — Я открою, отведаем за сыром.
— Роксана — настоящая француженка. Знаете что? — говорила Сюзанна Марджив, понизив голос и с особой веселой ноткой, будто приглашая не слишком сердиться на то, что она скажет. — Если бы мне предложили выбрать, как по каталогу, невестку — вот Роксана, американка, вот немка Труди, вот француженка, — я выбрала бы, естественно, француженку, Эдвиж, жену моего старшего сына Фредерика. Мне и в голову не пришло бы выбрать немку или американку. — Здесь она рассчитанно-любящим взглядом посмотрела на Труди и Рокси. — Но обе они гораздо больше француженки, чем Эдвиж. Та даже croque-monsieur[141] приготовить не может. И вообще полный nulle в домашнем хозяйстве. Преподает сейчас в Монпелье.
Мне было, конечно, интересно, что она подумает о невестке-чешке, если Шарль-Анри женится на Магде. Наверное, интересно было не только мне, потому что в комнате возникло неуловимое движение, а в голосе хозяйки послышалось беспокойство.
Сюзанна обернулась к двери, ведущей в кухню, кивнула, и Натали внесла сыр.
— Женни, милочка, тебе нельзя сыра. Поди побегай в саду, — сказала она внучке и продолжала, бросив взгляд на меня: — Вы, девочки, такие разные, Изабель и Рокси.
Я поняла, что стоит в порядке дня. Я.
— Изабелла — l'américaine, maman, — сказал Антуан, смеясь. Я не усекла, что он хотел этим сказать.
— Помолчи, Антуан, — одернула его Труди.
— Обе такие очаровательные, но разные, — сказала Сюзанна. Собственно говоря, они в самом деле могли не знать, что Рокси и я — сводные сестры и в нас нет ни капли общей крови. Видимо, Рокси не упоминала об этом.
— Да, очень разные, — подтвердила Марджив.
— Изабель такая предприимчивая, — продолжал Антуан.
— Антуан! — одернула его Труди.
— Я считаю, американцы вообще предприимчивые люди, — заметила мадам Коссет. — Предприимчивые и практичные.
Мне стало обидно. Ничего себе практичные — режем вены, исследуем планету, умираем от любви. Может, «практичные» у французов означает что-то другое? А предприимчивость?
— А американцы считают французов рационалистами, — ненавязчиво заметил отец. — Разум, Век Просвещения, Термидор.
— Конечно, у Изабель сильный характер. Только сильные могут быть практичными, — снова вставил Антуан. Труди сказала ему что-то по-французски.
— Молоденькие американки славятся своей откровенностью, — сказала мадам Коссет. — У меня есть приятельница, графиня Кортену — ты ее знаешь, Сюзанна, — так вот, она считает, что все они — богатые наследницы и ловят женихов-французов, но на мой взгляд, эти дни миновали.
— Мне кажется, что французы очень практичны, — вставила Марджив. — По-моему, «рациональный» и «практичный» — это одно и то же.
— Мама, как можно обобщать, когда речь идет о национальном характере? — сказала Рокси и добавила умоляюще: — Правда…
Марджив уставилась на обглоданные цыплячьи косточки с выражением оскорбленной невинности. В конце концов не она затеяла этот разговор.
— Знаете, je chasse, — обратился Антуан к отцу, мужественно меняя тему. — Я говорю, что люблю охоту. А вы?
— М-м… да нет… И на кого же вы охотитесь?
— На оленей.
— Наверное, стреляете их? — мрачно заметил отец.
— Mais non[142], стреляют птиц. Оленя гонят собаками. Красивое, доложу вам, зрелище: лошади, охотники в костюмах, собаки, общий азарт. Даже кюре приезжает — благословить собак. Идея в том, чтобы затравить благородное животное. Олень выбивается из сил и больше не может бежать.
Мы, американская часть присутствующих, разом умолкли. Молчание неприлично затягивалось. Нас, кажется, не понимали.
— И что же потом? — тихо спросила Марджив.
— Потом собаки начинают терзать оленя. У вас есть выражение «добей его» — так вот оно об этом.
Мы были в ужасе, и наши французские хозяева поняли это, но не знали, в каком глубоком ужасе.
— А люди на охоте не погибают? Можно ведь упасть с лошади, или еще что-нибудь случится.
— Нет, обычно не погибают, хотя иногда, к сожалению, бывает и такое.
— Господи, — выдохнула Марджив, — это даже хуже, чем я думала.
— Собираетесь поехать на турнир «Ролан Гаррос»? — торопливо обратился к Антуану отец.
— Французы уж точно показали себя практичными, как только дело дошло до «Святой Урсулы», — гнула свое Марджив.
— Хорошо бы, но билеты!.. Совершенно невозможно достать! — воскликнул Антуан.
— В Калифорнии предлагали теннисные туры через Американскую федерацию. «Ролан Гаррос» — Королевский кубок — Уимблдон, — рассказывал Честер. — Надо было заранее записываться. Забыл, сколько это стоит, но не важно.
— Мы уже говорили, что Рокси — настоящая француженка. У нее так развиты духовные потребности… — начала Сюзанна. — А вот у Изабель…
— Мы сейчас серьезно подумываем, не пойти ли нам на байдарках вдоль берегов Патагонии, — не стесняясь, перебил ее папа.
Изабель, Изабелла… С чего бы это так замелькало мое имя? Все говорили одновременно, большей частью по-французски, кто-то утверждал что-то, кто-то отрицал, послышался смешок Антуана, я не расслышала, что сказала мадам Коссет. Меня увлекла воображаемая и невиданная прежде картина. Присутствующие представились мне как оперный октет, где каждый исполнитель, выйдя вперед, ведет свою собственную партию. Рокси, например, тянет: «Шарль-Анри… любовь… разлука…» Антуан с Амелией составили дуэт на тему: «Разбила семейный очаг потаскушка из Калифорнии». «Бедная я, бедная, зачем мне нужен Лондон, холодный, промозглый»?» — жалобно выпевает Шарлотта. Озабоченным речитативом выделяется Сюзанна: «Как довести до конца эту сцену? Как доиграть? И внучек моих никому не отнять!» Еще один дуэт — Марджив и Честер: «Забрать бы картину у дочерей и убраться отсюда домой поскорей». Труди? Не знаю, что пела бы Труди. Одно мне было ясно: никто ни с кем не хотел делиться ни мыслями, ни чувствами, как это принято у нас в Калифорнии, — и это называется «вежливостью», «цивилизованным поведением» и т. п. Но все равно каждый знал, что думает другой, во всяком случае, мне казалось, что я знаю. Из этой сцены я извлекла хороший урок: держи язык за зубами и улыбайся. Вот тебе и вся «цивилизация».
