Снова последовал обмен обидными репликами. Из всей бестолковщины вытекало, что Роджер старается вырвать картину из лап французов и продать ее на аукционе «Кристи», что Марджив извиняется за то, что Рокси якобы несправедлива и игнорирует интересы остальных, что отцу явно не по себе независимо от его личного взгляда на положение вещей, что я лелею надежду на полагающиеся мне десять тысяч долларов, часть которых я потратила бы на фаянсовую безделицу, и что Джейн во всем поддерживает своего муженька.
— Эти Персаны своего не упустят, — ворчал Роджер. — Их братец — его Антуаном зовут? — где только мог руку приложил, почище адвокатов Шарля-Анри шурует. Еще бы, они прекрасно понимают, что поставлено на карту.
— Нам надо успеть на одиннадцать сорок, — заметила я. — Мы званы к часу.
Думаю, что родители были втайне рады, когда Женни, обычно тихая и послушная девочка, может быть, чересчур послушная, вдруг раскапризничалась и заявила, что терпеть не может воскресенья. Наверное, она почувствовала напряженность в разговоре взрослых, но дед и бабка подумали, что она терпеть не может ездить по воскресеньям к другой бабке. Рокси и не подумала рассеять это впечатление.
Скандал в обществе — вот что неприятно, и грех — не грех, когда грешат втихомолку.
Мольер
При всех добрых, на посторонний взгляд, отношениях между нами Персаны были уже врагами, и тем не менее мы с Рокси ехали, желая еще раз посмотреть на их дом в Шартре, вернее — посмотреть, как поразится Джейн, увидев его величественность и удобство. Она думала, что европейцы до сих пор живут в условиях послевоенных лишений, в разбомбленных домах без настоящих удобств. Она уже имела возможность убедиться, что это далеко не так, с удовольствием походив по рынку на площади Мобера. Правда, для нее рынок — всего лишь место, куда крестьяне привозят свои продукты, а не место, где делают покупки зажиточные буржуазки, соседки Рокси. «Бедные женщины, тащатся с такой тяжестью, — говорила она, хмуря брови и сочувствуя состоятельным матронам в костюмах от Макса Мара, несущим корзинки с шампанским и гусиной печенкой. — Женщинам в любом обществе приходится хуже всех». Неужели и я была такой же, когда приехала, полная наивных, мягко говоря, американских представлений? Рокси с удовольствием ожидала, какое впечатление произведет замок в Шартре на родителей, которые не раз давали понять, что их дочь попала в руки обедневших европейцев — охотников за богатыми невестами, как в романе Генри Джеймса.
Дом Персанов обнесен каменной стеной с воротами. Перед домом — мощеная площадка, где оставляют машины, позади — участок в пол-акра с теннисным кортом.
На станции мы взяли такси, доехали до боковой калитки и оттуда дошли по дорожке до дома. Дом выстроен из серого камня в форме простого прямоугольника. На первом этаже — несколько застекленных дверей, расположенных на равном расстоянии друг от друга, на втором — ряд высоких окон, над ними — мансардный скос, образующий третий этаж. Стены увиты плющом, цепляющимся за ставни. Внушительно, ничего не скажешь. В Санта-Барбаре у нас нет ни теннисного корта или бассейна, ни старинного фаянса, у нас вообще нет загородного шато.
Когда мы подъехали, я поняла, как жестоко мы ошиблись. Дом не поразил отца и Марджив — он их возмутил. Чувство возмущения обострялось при мысли, что Персаны, судя по их дому, сказочно богаты. Рокси поспешила объяснить, что у французов трудно понять, как попадает им в руки та или иная собственность. Само собой, ни в семнадцатом веке, ни потом простой народ не жил в этом шато, но Персанам далеко до голливудских режиссеров и магнатов с Беверли-Хиллз. Они купили дом давным-давно, воспользовавшись падением цен на недвижимость. Европейское величие вообще вводит американцев в заблуждение, как это случалось поначалу и со мной, потому что оно не обязательно означает, что человек богат. Некоторые старинные hotels particuliers[133], какие у нас, в Штатах, увидишь разве что в парках с аттракционами, часто служат семейным жилищем для простых французов, хотя возведены в те времена, когда дома строили большие и только из камня и когда зеркала вешали потому, что не было электричества. Мне нравилось живописное запустение в таких домах, выпадающие из инкрустированных деревянных панелей кусочки, выцветшие узорчатые шторы, полуистлевшие предметы старины.
Теперь я размышляла над тем, какое впечатление произведут на родителей сами Персаны, и старалась не думать о трениях, которые могут возникнуть в приятной обстановке их дома. В поезде у меня холодела спина от боязни встретиться с Амелией Коссет и… стыдно признаться, но я боялась, что застесняюсь отца и мачеху. Я думала, что давно переросла то особое унизительное чувство, которое часто испытывала раньше, но нет, оно снова нахлынуло на меня. Мне было горько, что я стыжусь и чересчур броского голубого жакета на Марджив, и старомодной бородки отца. Я понимала, что я дурная, неблагодарная дочь, полная незрелых суждений и сомнительных запросов, но ничего не могла с собой поделать. Мне стало еще горше, когда Марджив взяла меня под руку и сказала: «Я так горжусь тобой, Из!»
Мы с Рокси сразу поняли, что Персаны только что провели семейное совещание, наподобие того, какое было и у нас, и договорились держаться безукоризненно, со всей возможной теплотой, обаянием, здоровым смехом и знаками любви в отношении Рокси и меня. Помимо самой Сюзанны, был Антуан с Труди, была Шарлотта, которая говорила, что не приедет, и жена Эдгара — тетя Амелия, мадам Коссет. Все были обходительны и улыбчивы.
— Добро пожаловать, добро пожаловать! — пела Сюзанна, целуя родителей в обе щеки. — Как хорошо наконец-то увидеться… Ну а Женни — прелестный ребенок, правда? Какое счастье быть ее бабушками и дедушками! — Жизнерадостная, как всегда, она, разумеется, и виду не подала, что в семье есть какие-то проблемы, готовится развод и это они отнимают Роксину картину.
— Роксана такая замечательная мать, слов нет, — говорила Сюзанна Марджив. — А Женевьева просто золото. — Марджив не могла остаться глухой к таким похвалам. Женни тоже радостно прыгала вокруг нас и кричала «moi-moi-moi»[134] или что-то в этом роде. Трудно было понять ее детский лепет по-французски.
Мадам Коссет оказалась совсем не такой, как я ее представляла. Я ожидала увидеть маленькую, увядшую, хорошо одетую женщину. Тетя Амелия, напротив, была крупной, костистой и шумной дамой, в габардиновых брюках и ярко-красной водолазке мужского покроя с аллигатором на груди. Из всех присутствующих она одна была одета не по-праздничному. Волосы серые, зато стрижка короткая, модная, руки натруженные, как у садовника. Говорили, что она хорошо играет в теннис, но в тот день она не вышла на корт. Я думала о том, какая она с Эдгаром в постели — вернее, старалась не думать об этом. И то и то было одинаково трудно.
