ангины, которой заболела впервые в жизни, Кирилл с Олегом вместе не отходили от нее далеко. Контролировали ее температуру, заставляли пить противные таблетки, и вели себя, по меньшей мере, как курицы-наседки. Впервые попробовав, сваренный Кириллом куриный бульон, хоть чуточку и пересоленный, от умиления чуть не расплакалась, как маленький ребенок. В своей болезни она даже сумела найти плюс: подкачала себе пресс. Из всех физических нагрузок качать пресс она люто ненавидела и была даже рада в какой-то момент тому, что благодаря кашлю немного подтянула себе и так плоский живот.
Ссора с сыном сама по себе сошла на нет. Стоило только температуре подняться, как Кирилл начинал вокруг нее бурную деятельность. И свою обиду забывал, напрочь. Но, что еще не маловажно, он прекратил шифроваться и, в открытую, звонил Диме, а Дима ему, и они могли по полчаса разговаривать ни о чем или, наоборот, о чем-то конкретном. Смеялись, шутили. Кирилл докладывал ему о состоянии Тани, в красках рассказывая, как она морщится от противного сладкого сиропа, или горьких таблеток.
Когда Таня у него спросила, зачем сын это делает, он просто сказал:
– Папа волнуется за тебя, ты же ему не звонишь, – и сказано, вроде без обиды, но ей точно не почудился упрек в словах сына.
Как-то в одночасье она потеряла управление своей жизнью. Снова все меняется, но непосредственного участия в этих переменах она не принимает.
Артему понадобилось три дня, чтобы все устроить.
Он целыми днями где-то пропадал, что-то делал, с кем-то говорил, домой приезжал пару раз в день, вместе с нотариусом, чтобы он заверил несколько документов, в том числе ее согласие на продажу своего пакета акций «Меридиана». Еще приводил парочку покупателей на квартиру, и даже умудрился договориться о продаже дачи. Участок там приличный, но ехать от города долго, но озвученная сумма ее полностью устроила. Вырученных денег с лихвой хватит на ремонт, и на все время обучения Кирилла в университете.
Саныч не звонил. Она ему тоже. У Артема не интересовалась, как он отнесся к продаже акций. Только Степан звонил ей, советовался, как лучше принять дела, но также благоразумно молчал и никак не комментировал ее действия.
Единственным человеком, который не смог смолчать, был, кто бы мог подумать, Кирилл.
– Вы поссорились что ли? Ты не подумай, просто это странно. Мы собирались уезжать все вместе, а выходит, что едем сами, и может еще Олег надумает.
– Мы не ссорились. Не сошлись во мнениях по поводу рабочих моментов, – не знала, как ему сказать правду.
– Давай честно, как есть, ладно, мам? Я не маленький.
– Я знаю, что ты не маленький, но это не значит, что я могу взваливать на тебя все свои проблемы. Ты и так от меня не отходишь.
– Ты же от меня не отходила, когда я болел, на руках таскала по комнате, чтобы уснуть мог, я помню. Не надо меня оберегать, мам.
– Кирилл, я всегда буду тебя оберегать, всегда. Потому что по-другому не могу. И Саныч, он перед сложным выбором, понимаешь, ему нелегко, и пока он решил, что ему лучше остаться.
– И поэтому он у нас не появляется почти неделю? Как ты могла стать юристом, если так плохо умеешь врать?
– Юрист не должен врать, Кирилл, он должен уметь так перефразировать правду, какой бы она ни была, в то, что каждый хочет услышать, – поучительно проговорила, надеясь замять разговор.
– Значит, дело в бизнесе. Это как-то касается продажи акций, которые заверял дядя Артем?
– Да, касается.
– И Саныч был против продажи?
– Если обобщать, то да, он был против. Но запретить мне это сделать не может. «Меридиан» не стоит всех этих нервов, просто не стоит. Саныч не согласен с моим мнением.
– Ясно.
И больше ничего сын тогда не добавил. Что ему стало ясно, непонятно, но разговор, тем не менее, на том и закончился.
Подошло время собирать вещи.
Она не успела обзавестись ненужным хламом, так что рабочие справились быстро. Упаковали все в коробки и сгрузили в заказанную машину транспортной компании. Вещи на первое время уместились в два небольших чемодана, которые Олег загрузил в свою машину.
Там внизу уже был Кирилл.
Артем уедет завтра с утра на своей машине.
Олег взялся посадить их на рейс до Москвы, и обещал, что через неделю приедет сам, и поможет с ремонтом. Все же решил и сам перебираться в столицу, сказал, что тут его ничего больше не держит.
Она стояла в полупустой квартире и ждала. Держала телефон в руке, не выпускала его ни на минуту. Намеренно Степке сказала, когда они уезжают. Но телефон продолжал молчать.
Обвела взглядом прихожую, уже практически чужой квартиры, но сделать шаг за входную дверь было очень трудно.
Она уезжала с тяжёлым сердцем, отрывала что-то от себя с мясом, с кровью, очень болезненно и грязно. Выла, внутри, от боли и разочарования, гнала подальше от себя слезы, потому что оправдаться, болью в горле, перед Кириллом уже не сможет,– ее здоровье шло на поправку, – а вот душа начинала чернеть.
«Старый упертый баран! Только попадись мне на глаза, и я не знаю, что с тобой сделаю!»
Как дурочке хотелось самой позвонить или сообщение отправить, но удержалась. Зачем себе душу травить лишний раз. Он слишком гордый, и даже если сейчас жалеет о своих словах и поступках, всё равно не признается в этом.
Пусть!
У них с Кириллом начинается новая жизнь! Даже если начинается она вот так, Таня будет надеяться, что в будущем они смогут стать немного счастливее и без Саныча.
****
Трофимов Александр Александрович, или просто Сан Саныч, нервно расхаживал в своем кабинете, напоминая, загнанного в клетку, матерого зверя. И этот зверь был неимоверно зол и раздосадован. Зол на самого себя.
Он прекрасно знал, что сейчас единственный человек, которому было не плевать на него самого, уже сидел в самолете, в первом классе на рейс до Москвы. И там ее уже ждут, будут встречать и всячески заботиться.
Единственное, чего он не знал, так это состояние её здоровья. Но его любезно просветили, и главное, кто? Какая-то зарвавшаяся дамочка в возрасте, но при этом свято уверовавшая, что выглядит она не больше, чем лет на сорок. Как в том анекдоте: «В сорок пять, баба ягодка опять, а тебе сорок один – ты же, баба мандарин».
Презрительно хмыкнул своим мыслям.
Вон сидит, эта Маргарита, в кресле и спокойно наблюдает и переживает его буйство.
Она какой день окучивала его,
