отступила назад, обогнула его по широкой дуге и пошла дальше, уже не обращая внимания на какие-то вопросы, которые он выкрикивал мне вслед.
Я шла и думала, каким образом я несколько лет назад умудрилась так обмануться? И что бы было, если б я проявила слабину и продолжила с ним спать, как неоднократно предлагалось?
Или просто до сих пор считала бы его человеком?
Наверно, эта ситуация была на пользу, потому что страшно представить, что я могла бы и сейчас думать, что он мой друг. Что он поможет…
Вообще, теперь, месяц спустя, я думаю, что все, что случилось со мной, было правильным. И только на пользу.
В конце концов, мне повезло выбраться из невероятной задницы, причем, практически без потерь. И даже с прибытком.
Если бы не произошедшее, я бы по-прежнему продолжала работать там, в коллективе, с огромной радостью втоптавшем меня в грязь при первой предоставившейся возможности.
Если бы не произошедшее, я бы не узнала, что способна на странные, нелогичные, но правильные и даже отчаянные поступки. Что я , на самом деле, не мышь подзаборная, любого писка пугающаяся, а человек. Как-то я, за годы тихой, пустой жизни, позабыла об этом. Позабыла, какой я была, когда жила с бабушкой и дедом. Как я умела радоваться чему-то совсем незаметному, но такому яркому, такому интересному. Как умела смотреть на небо. Как любила гулять по берегу реки в непогоду, ощущая новизну и остроту жизни.
Детдом меня подкосил, сделал из веселой, смелой девчонки забитое, готовое на всех огрызаться существо, желающее только одного: выжить любой ценой. И чтоб никто не трогал…
Если бы не эта ситуация, я бы не узнала, что могу любить. Что могу вообще испытывать такие сильные чувства: любовь, ненависть, горечь, боль, отчаяние, надежду. Счастье.
Если бы не эта ситуация, я бы не встретила Ваньку…
Честно говоря, единственное, о чем сейчас болит сердце, до сих пор болит, так это о нем.
Я понимаю холодным разумом, логикой, что с ним все хорошо. Наверняка все хорошо. И я поступила правильно. А сердцем не могу до сих пор принять.
И каждое утро думаю о том, как он сейчас. Что делает. Просыпается? Что кушает? Ему вкусно? Он, наверняка, пойдет в новую школу… Хочет ли он? Или переживает? Скучает ли по маме? Скорее всего, Хазаров не позволил ему вернуться, но видеться-то явно разрешил… Я надеюсь… Как он засыпает? Вспоминает ли он, как я ему пела колыбельную? Про волчка?
“ — Но ты же с краю лежишь, значит, я не упаду?
— Ни за что… Спи…”
Мне очень хочется, чтоб он засыпал с улыбкой. До слез в глазах хочется.
— Аня!
Меня вырывает из мыслей голос Василия Ивановича, моего нынешнего начальника, детского реаниматолога, поворачиваюсь, смотрю.
Он выглядывает в дверь, хмурит густые брови, кивает сурово, зовя работать.
Подрываюсь и бегу. Когда у него такой взгляд, значит, надо торопиться.
— Давай, по скорой парнишка едет, — коротко говорит Василий Иванович, — падение с высоты. Перелом руки диагностирован, но подозрение на сотряс. Без сознания.
Киваю, привычно прикидывая порядок действий. В принципе, ничего особенного, да и Василий Иванович, один из лучших детских реаниматологов города. Он, словно надежная скала, с ним не страшно.
Хотя, изначально я не хотела идти сюда, в детскую многопрофильную. Думала, найти что-то из совершенно другой сферы, спокойное… Например, в клинику, делать массажи… Прибыльно и без нервов…
Но Василий Иванович позвонил сам. Он откуда-то узнал про меня, я потом уже выяснила, что Иваныч провел работу, старый партизан.
Я согласилась выйти попробовать. Просто потому, что сил не было сидеть дома уже.
Неделю после того, как вышла из дома Хазарова и доехала до своей квартиры, я просто лежала, смотрела в потолок, ни о чем не думая.
Вставала, ела то, что оставалось в холодильнике, спала. Опять вставала, ела, спала. Наверно, организм таким образом защищался от стресса.
Через неделю я посмотрела на себя в зеркало, не узнавая в страшной, замученной женщине себя прежнюю, уныло оскалилась и плеснула в отражение водой.
А затем собралась с силами…
И начала жить дальше.
Просто потому, что надо. Просто потому, что по-другому никак.
Где-то, за пределами моего мира, шла бандитская война, грандиозная, если судить по редким прорывающимся в мои соцсети постам. Горел новый, только что отстроенный клуб-казино, разворачивались и утихали перестрелки за окраинами города, возле здоровенных карьеров, снабжавших всю страну щебнем и песком, уходили неожиданно в отставку прокуроры города, сдавали мандаты депутаты, известные борцы с коррупцией… И прочее, прочее, прочее…
Город основательно трясло, но мне, замкнувшейся в своем маленьком мире, было на это все откровенно плевать. Как-то потеряла вдруг остроту мысль, что меня могут искать, что могут что-то предъявить, что меня видели с Хазаровым и, судя по его поведению после, сделали какие-то свои выводы…
Я уволилась с работы, даже не попрощавшись с бывшими коллегами, заехала в гости к Иванычу, привезла ему хлеба и молока. Он, правда, ворчал, что мужику привозят водочки и сигарет, но я только улыбалась. А он смотрел на эту улыбку и тихо матерился, думая, что я не замечаю.
А потом мне позвонил Василий Иванович и пригласил в детскую многопрофильную, к себе в отделение детской реанимации.
И я пошла.
Просто посмотреть.
На самом деле, я вообще не думала, что останусь. Думала, что хватит с меня реанимации по самое горло.
Но посмотрела… И осталась.
И работаю.
Тихо, спокойно, насколько можно работать спокойно в таком месте. И в последнее время появляется давно забытое ощущение правильности того, что делаю. Правильности своего нахождения в нужном месте. В нужное время.
Так что все налаживается. Правда. Вот только бы про Ваньку не думать…
Надеюсь, ему кто-то все же поет песню про волчка…
Ему это необходимо. Чтоб не упасть.
Иду за Василием Ивановичем встречать скоряков, они уже предупредили, что подъезжают.
Вижу, как выгружают носилки с пациентом.
Тонкая, смуглая ладошка безжизненно свисает с каталки. Пальцы длинные, музыкальные такие… Знакомые.
Сердце тормозит на полном ходу. Сглатываю, боясь сделать еще шаг. Боясь увидеть…
Каталку везут, Василий Иванович, мой полководец, кричит:
— Аня! Чего стоим?
И я делаю шаг вперед, уже зная, кого увижу на каталке. И вижу.
Ваньку.
Он похудел, осунулся, как-то весь разом, как это могут делать дети: и щеки, и ключицы, и даже пальчики на руках слишком тонкие, и кажется, что просвечивают…
