сухой голос прорезает пространство, которое мне охота сжечь на хрен, без выяснения обстоятельств, из глубин номера, подтягивая на ходу портки, появляется этот ебаный казенный хер Полторацкий.
– Александр, – задвигает он якобы покровительственно, на первых ощутимо потерянных нотах.
Прочищает глотку. И под моим, как мне кажется, хладнокровным, но не лишенным презрения взглядом разглаживает, я надеюсь, вспотевшими ладонями рубашку.
Казак, ни дать ни взять.
Следующим действием этой великолепной красноречивой метушни идет атака гребнем по лысеющему глобусу. Оселедца[1] у престарелого ебаря, к слову, нет. По крайне мере, на голове.
Продолжая молчать, усиливаю визуальное давление.
– Пройдемте в номер, Александр. Поговорим.
Я, в принципе, человек воспитанный. Но после этого предложения, страсть как хочется, включить лютый гоп-стайл и рассказать этому исполнительному кроту, роющему слишком глубокие ямы, все прямо здесь – в коридоре вонючей гостиницы.
Растопырить по понятиям. Расчехлить по совести. Развести по законам.
Гребаные вы предатели! Гребаные!
– Не о чем говорить, – высекаю по слогам жестко.
– Саша… Все не так, как выглядит, – все, что мама выдыхает, краснея почти так же ярко, как и в тот день, год назад, когда у нее случился микроинсульт.
Не могу сказать, что меня это, блядь, больше не волнует. Но и то, каково это – трястись по этому поводу от страха, я давно забыл. Будет нужно – окажу помощь. В остальном – пусть сама себя бережет.
В раскалывающейся от боли голове почему-то всплывает тот ужасный эпизод жизни, когда я зашел в квартиру Христова и увидел на разобранной кровати полуголую Соню. С новой силой накатывает злоба. Не на нее, конечно. На мою помешанную на власти мать. Относительно Солнышка в этот момент такая жалость захлестывает, что я едва сдерживаю стон.
Разорвать бы ту, которая повинна непосредственно в той адовой сцене. Разорвать бы! На куски! И этого державного хера с ней!
Понимаю, что мне уже должно быть похрен на все, но… Меня все еще, сука, потрошит зверски.
Ярость, стыд, разочарование, отвращение… Ничего из этого я проживать не хочу. Но заглушить не способен. Лишь сильнее киплю. Меня, блядь, расфигачивает изнутри на куски.
– Я здесь только для того, чтобы известить: наблюдаю за вами два месяца. Почти каждая встреча в этой долбаной гостинице мною записана. Жадность фраера сгубила, а тебя, гос-дед, что? – с выверенной мимикой вздергиваю бровь и ухмыляюсь. – Однажды ты уже из-за моей матери работы лишился. Неужели жизнь ничему не учит? Плоть слаба?
– Что ж… – шелестит старый козел со скрипом. – Плоть можно обуздать. А вот сердце подводит. Не только меня, правда? Ты ведь сам… – пауза, и жалкая усмешка. – Шесть дней назад был в Киеве.
Это изобличение звучит как взрыв. Разрывая барабанные перепонки, он оставляет после себя только писк неисправности. Сердцебиение следом в ровную линию ложится. Нутро трещит от натуги в попытке поднять ее хоть в одной точке. Но это, знаете, тот момент, когда твоему организму не хватает мощности, чтобы механизм заработал.
Жжение и покалывание сменяет дрожь.
Я совершаю вдох и, прищуриваясь, на первом ударе сердца, ощущаю себя будто в какой-то древней короткометражке о Диком Западе. Образно говоря, выхватить из кобуры пистолет и закричать Полторацкому в рожу крылатую фразу «В городе новый шериф» возможности нет. На амбициях подмывает, конечно. Но я понимаю, что любой эмоциональный выплеск чреват последствиями. Не время сейчас стреляться. Выдерживая абсолютно, как мне самому кажется, хладнокровное выражение лица, медленно перевожу взгляд на мать. Смотрю только для того, чтобы убедиться: она тоже в курсе.
Один – один.
И мысли врассыпную.
Почему мать молчала? Что задумала? Как мне действовать дальше?
Совершенно точно одно: прогибаться я не стану.
Так ничего и не сказав, разворачиваюсь и, сохраняя видимость того, будто меня ничем не пронять и не пошатнуть, неторопливо покидаю гостиницу.
По пути в цветочный магазин все, что я делаю – усердно таращусь на дорогу и пытаюсь справиться с гребаными скачками давления. Принять осведомленность матери удается с трудом. Не то чтобы я реально мнил себя неуловимым, но полагал, что раз она молчит, значит, наши отношения с Соней остаются тайной для всех.
Дебил. Наверное, это единственное, что я способен о себе сказать сейчас. Но рефлексировать некогда. Принимаю решение действовать по обстоятельствам. И давить на то, что связь матери с Полторацким в любом случае нарушает больше соглашений. Это главное, что я должен дать им понять.
На выписке Чарыных жены с ребенком отключаю великого комбинатора и нагибатора полностью. Даю голове остыть, а сердцу – расслабиться. Пока не вижу в веселой толпе родни и друзей Чарушиных свою Богданову.
Как я должен расслабиться, когда она смотрит?
Многое способен вынести, не моргнув глазом. Но один лишь взгляд Сони – есть в нем нечто запредельно химическое – вызывает у меня резкий выброс адреналина. Это первым делом. Сразу же за этой реакцией в мозгу вырабатывается дофамин. Дальше меткими выстрелами летят эндорфины.
Вроде как думающий человек, а самцовская натура берет верх. Беснуется и готовится к каким-то ритуальным, мать вашу, танцам. Просыпаются определенные первобытные замашки, природой которых заложено агрессивное доминирование и диковатая демонстрация силы, достоинства и, сука, красоты своего вида.
Я очарован, возбужден и охренеть как сильно влюблен.
С трудом держу дистанцию. Но, блядь, судя по тому, как стремительно краснеет Соня, взглядом выдаю себя с лихвой. Хорошо, что все остальные сосредоточены на выходящих из роддома Чарушиных. Солнышко тоже уводит свое внимание на них. Я беру из рук отца Тёмыча шампанское и подключаюсь к торжеству. Вскоре реально радость за друга чувствую. Ну, и зависть, не скрою. Самую малость.
В нашей пятерке уже двое обзавелись семьями и стали отцами. Тоха на подходе. Подумать только! От этого ебаря-террориста никто не ожидал, что он когда-либо надумает остепениться. А он взял и влюбился в одну из младших сестер Чары. Я давно замечал, что у него к ней что-то нездоровое. Предупреждал, конечно, чтобы не вздумал трогать. Так этот маньяк мало того что вскрыл Маринку, еще и обрюхатил ее. Чарушин, естественно, рвал и метал, когда узнал. Думал, убьет его. Ну, он, разумеется, попытался. Если бы не мы с пацанами, точно бы добром не кончилось. А потом появилась сама Маринка, и… Всем сразу стало понятно, что у них все более чем серьезно. Вот теперь ждем следующую свадьбу в январе.
На мыслях о свадьбе меня передергивает. Пара секунд уплывает, прежде чем я возвращаю себе контроль.
Соня
