держится отстраненно. Во время общей фотосессии и за праздничным обедом в доме Чарушиных не заостряю на этом внимания. Полагаю, что делает так с целью долбаной конспирации. Но чем ближе день клонится к ночи, тем острее становится мое беспокойство.
Гул за ребрами нарастает.
Я забываю, что устал. Забываю, что мечтал о том, чтобы отрубиться и поспать, наконец. Забываю о матери с Полторацким.
Общаюсь то с одним, то с другим. Часто выхожу курить. И вдруг… После очередного возвращения с улицы я вижу, как проснувшегося мальца Чарушиных берет на руки моя Соня. И все. Трындец.
Все внутри меня обмирает.
Дышать не способен, пока смотрю на нее, понимая, что хочу, чтобы это был наш с ней ребенок.
Никогда не триггерило на детей. Даже когда Соня рассказывала о беременности, не было этого навязчивого желания, чтобы малой случился. И вот вдруг… БАБАХ! Шандарахает внутри, блядь, так мощно, что последние нервные спицы рвутся.
Вдох. Выдох.
Но видение не исчезает. А с ним сохраняются и все мои чувства. Да не просто сохраняются… Нарастают люто.
И вот уже мои ебучие тараканы играют на вырванных спицах, как на струнах гребаной гитары. Бамболео, мать вашу.
Смотрю на Соню с младенцем и взгляд отвести не могу.
Прежде чем Тоха засаживает мне носком туфли в голень, на террасе Чарушиных успевает воцариться напряженная тишина, в которой все остальные, не скрывая неловкости, подают мне сигналы приглушить вспышку своей одержимости.
Соня краснеет и спешит вернуть ребенка Лизе.
– Мне нужно в уборную, – шепчет, но я, несмотря на пение сверчков, которые выступают в моей башке сразу после тараканов, отчетливо слышу каждое слово.
Положив на все, вхожу в дом следом за Солнышком.
Не даю ей закрыться в ванной. Удерживаю дверь, сам внутрь помещения шагаю и только после этого проворачиваю замок.
– В чем дело? – выдаю неровно. – Ты избегаешь меня?
Сердце тревожно разбивается, когда Соня опускает взгляд и пытается отвернуться. Ловлю ее талию руками. Впиваясь пальцами, сжимаю.
– В чем дело, малыш? – повторяя вопрос, толкаю к стене и утыкаюсь лбом в ее переносицу.
Только бы поймать взгляд и закрепить контакт.
– Ты все-таки женишься… Уже в эту субботу женишься… – выдыхает с такой дрожью, которую я давно у нее не слышал. – Я в шоке, Саш!
А я в шоке, что она в шоке. Соррян за тавтологию. Не до высокой культуры речи, когда за грудиной содрогается сердце.
Я никогда не скрывал, что мы продолжаем подготовку к свадьбе. Объяснял, зачем это нужно. Мы вроде как понимали друг друга. Но… Глубоко в душе Соня, вероятно, не верила, что до этого дойдет. Только сейчас это понимаю.
Нет никакого смысла напоминать, что мы говорили об этом. Да и времени тоже нет. Давлю на самое важное, заверяя:
– Это ни на что не повлияет.
– Ты себя слышишь, Саш?! – выкрикивает Солнышко задушенно. – Ни на что не повлияет?! На меня повлияет, уж прости!
– Ты в своем уме? Этот брак не будет настоящим. И это временно. До нового года, максимум. Мне нужно закончить начатое.
Соня никогда не была эгоисткой. Она никогда ничего от меня не требовала. И никогда не выражала свои истинные чувства в открытую.
Но сейчас… Ее выбивает из равновесия полностью.
– Я не хочу! Не хочу! – кричит, разражаясь слезами. – Оставь все это! Уедем! Пожалуйста, Саша, давай уедем, – обхватывая мое лицо ладонями, лихорадочно частит словами. – Ты когда-то обижался, что я ничего у тебя не прошу… Сейчас я прошу! Умоляю тебя, Саша, останься со мной! Пусть этот город пропадом пропадет! Мне плевать! Плевать! Пусть живут, пусть царствуют… Пусть! Уедем, Саша! Куда угодно! Пожалуйста! Пожалуйста! Пожалуйста…
Ее истерика вспарывает мне душу. И на миг пошатывает железобетонную уверенность в необходимости того, что я делаю. Я прикрываю веки, толкаюсь к Сониному лицу плотнее, шумно втягиваю воздух, застываю. Перед глазами начинают проноситься все те кошмарные события, которые с нами произошли по вине всех этих проклятых Богом тварей. И я понимаю, что не могу.
Не могу тупо оставить все, как есть.
– Солнышко… – шепчу ласково. Прежде чем выдать жесткую правду: – В таких делах на полпути не останавливаются. Маховик войны запущен. Он по-любому порубит кого-то на куски.
– Нет… Нет… Нет… – бомбит она, захлебываясь рыданиями.
– Это важно, малыш.
– Нет… Это твои амбиции! Твои, Саш! Ты жаждешь мести, жаждешь всех наказать, жаждешь быть победителем!
– Да. И это тоже, – ору я, культивируя живущую во мне ярость. – Я не успокоюсь, Сонь, пока каждый из них не ответит!
– Месть разрушает. Это до хорошего не доведет!!! Ты слышишь? У меня плохие предчувствия.
– Я хочу, чтобы у нас было будущее, Сонь. Семья, дети, мир.
– При чем тут это? При чем тут дети? Я не хочу!
– Не хочешь, потому что боишься повторения сценария, который был у твоих родителей. Я от своих тоже немало страхов хватанул! Но если мы будем доверять друг другу, если в наших отношениях будет двухстороння поддержка, если мы станем настоящей командой – все получится. А уверенность возможна только после победы в этой гребаной войне.
– Нет, нет, нет… – продолжает тарабанить Соня. – Если ты… Если ты женишься на ней… Неважно, каким будет этот брак… Не смей ко мне приближаться, Саш! Если имеешь хоть каплю уважения, хоть каплю сострадания, хоть каплю той любви, о которой говорил… Не смей, Георгиев, слышишь!!! – рыдая, соскальзывает ногтями по моему лицу вниз. Бессильно зажимает в кулаки мою рубашку. Пытается трясти. Физически ни хрена у нее, конечно, не получается. А вот внутри… Рушит все, что есть. – Я не буду с тобой, пока ты с ней!
– Я не с ней!
– Ты меня понял!
– Соня…
– Пусти! Пусти, сказала!
– Соня!
– Пусти!
– Соня!
Как она ни толкается, я не выпускаю. Но в какой-то момент, доведенная до непонятной мне крайности, Соня набирает в легкие воздух и выпаливает:
– Я докладывала о тебе Полторацкому! Все рассказывала! Все, что ты говорил и делал… Все, чем делился! Не могу сказать, что лишь ради этого была с тобой… Конечно, нет… Но шанса не упускала!
«Какого шанса?» – первая мысль в моей голове.
Зачем?!
Я не знаю, как на такое реагировать.
Сука… Я просто не знаю!
«Плоть можно обуздать. А
