Эти слова волной отбрасывают меня в прошлое…
– Тяжело, наверное, родителей терять, – произношу чутко. Ведь несмотря на сложные отношения с родителями, честно говоря, очень по ним скучаю. Особенно, по маме. – Чего тебе не хватает больше всего?
– Улыбки мамы.
Хриплый голос ровный, но всё же улавливаю что-то странное. Это чувство, которое так похоже на тоску. Нахожу его ладонь и сочувственно сжимаю. Впервые замечаю, что мизинец Стэфана немного кривой. Перебитый?
– В детстве прищемил, – заметив мой взгляд, Стэфан кривит уголок рта. – Так и сросся неправильно.
Поддаюсь какому-то внутреннему порыву, когда поднимаю его руку и прижимаю к своей щеке…
С трудом сглатываю, когда на память тут же приходят другие воспоминания – о том, как я покидала родительский дом…
– Спасибо… Стэфан… я… – сильно нервничая, мама машинально прокручивает обручальное кольцо на безымянном пальце, пока лихорадочно мечущийся взгляд не останавливается на искалеченном мизинце Стэфана. Её сбившаяся речь полностью обрывается.
Заметив взгляд на своей руке, Стэфан сильнее сжимает ручку моего чемодана. Скулы обозначаются резче.
– Пойдем, – обрывисто приказывает мне, в три шага преодолевая расстояние до двери…
Только теперь я всё поняла – все их невербальные знаки, взгляды. Боже, сколько же сломанных жизней из-за одного подонка!
– Никогда не забуду ту боль и обиду в глазах маленького мальчика.
Голос мамы проникает в моё сознание, заставляя сосредоточиться на настоящем.
– Никогда! – тряхнув волосами, мама бледнеет на глазах, но продолжает. – После этого я убежала и прорыдала весь день. Мне было так плохо, потому что я знала, что поступила подло! К вечеру мне стало совсем не в мочь. Голова ужасно раскалывалась, и эта боль в пояснице и в животе… Она становилась всё более нестерпимой. Как оказалось, у меня была беременность около трёх недель. Я потеряла нашего с Борисом малыша. В отчаянии я соврала Борису, что Стэфан… что он виноват. Я сказала, что он меня довёл до этого состояния. После выкидыша я так и не смогла больше забеременеть. Многие месяцы депрессии, слёз… И во всём я винила Стэфана. В своём бессилии я обвиняла именно его – так мне было легче. Я сама себя убедила и поверила в это – во всем виноват сын соперницы. Из-за него я не могу родить наследника Борису.
Роняю солёные слёзы, прижимаю ладонь ко рту. Эта история выжала из меня последние силы. Меня будто пропустили через центрифугу. Мне кажется, именно сейчас, в это мгновение, я будто повзрослела. Я больше не делю жизнь на чёрно-белый цвет. Я больше не хочу никого судить! Мне пришло осознание, что наша жизнь – это как разноцветный кубик. Одна сторона красная, другая синяя… В зависимости от того, с какой стороны смотреть – кубик такого цвета и будет. Захотите видеть только негатив – пожалуйста, только позитив – тоже сколько угодно, а вот смелости признать, что кубик многоцветный и жить с этим – хватит не у всех.
Тон мамы меняется, в нём слышится звенящее напряжение.
– Через полгода случился пожар. Барак, в котором жили Стэфан c Лолой… он… – поднимает огромные затравленные глаза, в которых отражается неподдельный ужас, – сгорел. Мать Стэфана погибла… сгорела заживо. Это ещё не все. После ее смерти я нашла в кабинете Бориса завещание. Мать Бориса, она указала единственным наследником ранчо – первенца Бориса. Стэфан Дицони. Именно его имя было написано на бумаге.
– Мам… – от ужаса у меня шевелятся невидимые глазу волоски на шее.
Всё это время Стэфан отстаивал своё законное право! И даже слова мне не сказал…
– Она завещала его Стэфану, – будто не слыша меня, продолжает мать. – Я не знаю, что сделал с этим документом Борис, – закрывает лицо ладонями, раскачиваясь из стороны в стороны. – Это все карма, – непослушными руками мама отодвигает воротничок платья, будто ей катастрофически не хватает воздуха. – Я должна была настоять, чтобы он обеспечил мальчика. Я должна была заставить его показать завещание.
Мамины ладони раскрыты, и я понимаю, что на подсознательном уровне этот жест обозначает многое. Она говорит правду.
– Я купалась в огне своей ненависти. Разжигала её, как костёр. Я боялась, что Стэфан отомстит за всё, вернётся и причинит вред самому дорогому для нас с Борисом – ТЕБЕ. Я хотела, чтобы ты вышла замуж и уехала в другой город. Чтобы эта история, не коснулась тебя. Но ты встретила Стэфана. Ты поразила меня своей силой воли, упрямством, смелостью. Всем тем, чего так не хватало в своё время мне. Ты первая в роду, которая задумалась так серьёзно о том, как бы остановить это бездушие и эгоизм. На подсознательном уровне я понимала, что именно в тебе есть силы на это.
От её слов у меня сжимается что-то в сердце. Как пружина, на которую долго и целенаправленно давят пальцем, а затем с резким щелчком она расправляется. Странным образом это ощущение перекликается с напряжением в животе. Оно усиливается, а потом щелчок и… по моим ногам потекло.
– Мам?! – выходит перепугано.
Мать удивлённо вскидывает глаза.
На моём лице отражается боль и отчаянье. Головой понимаю – это отошли воды, а сердце… Оно обливается кровавыми слезами. Мой малыш! Ведь мне ещё так рано…
Глава 89
Стэфан
Жалобные тоненькие стоны Кати заставляют крепче сжимать пальцы на руле. Под ладонями скрипит кожаная обивка. Стискиваю челюсти так, что, кажется, еще немного и зубы в крошку. Каждый стон любимой по ощущениям не уступает тому, как если бы в голову с размаху вонзили нож. Проклятье!
Поворачиваю руль, наконец выезжая из «Золотого Ронета». Судорожно прикидываю в уме, что до города ехать еще минимум минут двадцать – не меньше.
– Боже, как больно! – очередной стон Кати, будто по сердцу плетью. – Стэфан?!
Я чувствую, как в груди разливается горячая волна. Она так сильна, что я не могу дышать, не могу думать. Сцепив зубы, поднимаю глаза на зеркало дальнего виденья, пытаясь своим взглядом вселить в жену хоть какую-то уверенность. Только как, черт возьми, это сделать?
Дыхание сбивается. Матерюсь про себя на чем свет стоит. Как помочь?! Когда почти сам себя не контролируешь от паники… Еще крепче сжав челюсти, выворачиваю сердце наизнанку, но не даю понять Кате, насколько мне сейчас сложно:
– Я здесь, – даже умудряюсь послать жене ободряющую улыбку. – Я рядом, лапочка. Все будет хорошо!
Катя смотрит на меня, прикусив губу. Из огромных, как озера, глаз капают крупные прозрачные слезы. Хрупкая. Нежная…Моя сильная девочка!
– Больно… я больше не мооогуу!
По гладким нежным щечкам любимой бегут слезы, оставляя влажные дорожки. И тут меня накрывает…
Увеличиваю скорость. Хоть и стараюсь держать все под контролем, сердце почти из груди выпрыгивает. В этот момент мне кажется, что все, что я видел в своей жизни до этого момента, все какое-то глупое, не имеющее никакого значения. Но сейчас, в этот самый миг, я осознаю, что вся моя жизнь была лишь подготовкой к этому моменту. Я безумно люблю Катю! Люблю так сильно, что, кажется, готов умереть за нее.
– Катя… Мы справимся!
Белокурые локоны рассыпаются блестящей рекой по точеным плечам, когда она, подавив очередной стон, кивает. По-другому быть и не может.
Будто в каком-то страшном сне наконец-то добираемся до роддома. Распахиваю заднюю дверцу и аккуратно помогаю Кате выйти. Придерживаю за талию, шепчу всякую нежную бессвязную чушь, поглаживаю поясницу. Здесь нас уже ждут с креслом-каталкой.
Все происходит настолько быстро, что окончательно теряюсь во всей этой суете.
Жену куда-то увозят, и я остаюсь один на один со своими демонами. Брожу, как неприкаянный по первому этажу. Спустя какое-то время, словно мешок с картошкой рухнув на скамейку, опускаю голову на ладони.
Не знаю сколько уходит на то, чтобы справиться с неровным дыханием и мечущимися мыслями в голове, но, когда поднимаю глаза, вижу женщину в белом халате.
– Ой, куда же вы столько набрали, молодой человек? – кудахчет возле меня появившаяся непонятно откуда санитарка преклонного возраста.
