— Не моя забота?! А кто сказал, что это — твоя забота?! Я тебя о чем-то просила, Рома?! Ты лучше всех знаешь, как важно было для меня добиться успеха самой! А не с подачи других! — постепенно перешла на высокий тон девушка, теряя контроль над эмоциями из-за того, насколько непробиваема его позиция.
— Я твой муж, Элиза. И данные сравнения неуместны. Впрочем, как и твоя принципиальность. Я — не другие. И мы не в той стране и не в тех условиях, чтобы наивно надеяться на справедливость и призрачную надежду, что тебя когда-нибудь возьмут и оценят безвозмездно.
— Но ты не имел права! — крикнула она в отчаянии. — Не имел права! За моей спиной устраивать меня куда-то. И два месяца делать вид, что непричастен к моему восторгу от должности! Ты меня обманул, Рома, понимаешь? Утаил, слукавил, недоговорил, ввел в заблуждение, скрыл — это всё в итоге называется именно ОБМАНУТЬ!
— Мне кажется, тебя не туда заносит. Остановись, пожалуйста.
До этого активно жестикулирующая, Элиза вдруг застыла и обессилено опустила руки. Раньше ей казалось, что Рома — единственный, кто ее поддерживает в этом вопросе. И не осуждает. Но сейчас эти постулаты рушились.
Когда после нескольких бесконечно долгих секунд зрительного контакта в тишине она все-таки заговорила, ее голос подозрительно повторял ровный размеренный тон Разумовского:
— А куда меня должно занести? К твоим ногам? К тебе на шею? Ты ведь не мог ждать от меня другой реакции, правда? Ты знал, что мне будет неприятно. Что я буду чувствовать себя обязанной. Но все равно решил поступиться моим мнением на этот счет. Взял под свой патронаж и снисходительно подарил возможность реализоваться. Ты, который сам когда-то от такого сценария в семье и ушел. Я допускаю, что ты действовал из благих намерений. И всем вокруг помогаешь молча, в большинстве случаев — вообще не распространяешься об этом. Как, например, с исчезновением Самвела. Я ведь не сомневалась, что это Карен вправил ему мозги, а сегодня узнала, что ты… — девушка запнулась, коротко тряхнув головой, будто сбрасывая информацию о бывшем сталкере, это ведь сию минуту не самое главное. — Ром, почему? Ты, что, Всемогущий Бог? Кто тебе сказал, что нужно всё разруливать там, где тебя даже не просят? Ты мне ведь и не собирался сообщать, что я работаю у твоего приятеля, да? Всё решил случай — я услышала окончание вашего разговора. И оказалась чуть сообразительнее, чем ты думал…
Мужчина все-таки притянул ее к себе, мягко обхватив за запястья. А потом переместился на предплечья, и ткань куртки характерно скрипнула, когда он вжался в нее пальцами. Элиза не стала сопротивляться, позволила ему это действие. Девушка была опустошена и разочарована происходящим. Весь запал испарился, накатившая слабость давила на виски и отяжеляла веки. Надо было собрать остатки сил и уйти. Но одновременно с этим почему-то хотелось прижаться к нему, уткнуться носом в шею и жалобно засопеть.
Как обиженному несчастному ребенку.
Но разве это была бы она?
Рома, было, открыл рот, но Элиза не дала ему заговорить, шепотом произнеся ему почти в губы:
— Ты так привык быть одиночкой, Разумовский… И проблемы решаешь, будто щелкая орешки. Молча. В голову не приходит поинтересоваться, есть ли другие варианты. Но, может, кто-то решит их лучше тебя, м?.. Или, может, в тандеме проблемы решаются еще продуктивнее? А я всего лишь, понимаешь, не хочу быть красивой картинкой, которую перемещают со стены на стену по настроению. Сегодня твой друг принимает меня в фирму, завтра — точно так же вышвырнет, когда более близкий друг выскажет аналогичную просьбу. Это унизительно. Я хочу, чтобы со мной считались, принимали за полноценного человека. Но так получается, что из-за твоих действий всё с точностью наоборот. И здесь работает закон медали: у всего есть две стороны. Ты видишь светлую, я — темную.
И невесомо поцеловала напоследок. Щемяще и трепетно. И тут же резко отстранилась, вырвавшись из плена. Через секунду и сама усомнившись, что этот призрачный поцелуй состоялся, а не был плодом ее воспаленного сознания.
Кабинет девушка покинула так же стремительно, как и ворвалась в него. Только на этот раз дверью хлопать не стала, оставила ее распахнутой — настолько спешила. Легкие жгло, воздуха катастрофически не хватало. В приемной напоролась на секретаря, которая не сумела скрыть ехидную ухмылку, совершенно точно радуясь их с Ромой размолвке.
Сука. Как же она бесила Элизу. Но сейчас вообще не до нее.
Дома ее действительно вырубило почти моментально. Наверное, способствовало и собственное желание поскорее забыть события последних двух суток. Сон был столь крепким, что она не слышала, когда вернулся муж, а на следующее утро проснулась уже после его ухода. Не отдохнувшая, но хотя бы и не губительно слабая подобно амебе.
Твердой рукой во второй половине дня девушка написала заявление об уходе. Чем удивила шефа, которому, видимо, дражайший друг так ничего и не рассказал. Наверное, Разумовский все же надеялся, что она передумает.
Не передумала.
И, вообще, не думала. Ни о чем. Ни о вчерашнем. Ни о позавчерашнем. Не переосмыслила. Не переварила.
Почему-то отгоняла от себя любую попытку сознания решить внутренние вопросы, еще раз поговорить с Ромой по-человечески, отпустить ситуацию. Что-то странное творилось с ней, варилось на медленном огне, словно еще не дошло до нужной кондиции.
Сценарий повторился — и Элиза снова отключилась очень рано. Но в этот раз моментально проснулась, стоило только Разумовскому прижать ее спиной к своей груди. Притворяться не хотелось. Девушка развернулась в его объятиях, и теперь они были лицом к лицу.
— Привет, — прошептала еле слышно.
— Привет, Покахонтас.
У нее в голове удивительно пусто. Она смотрит ему в эти серьезные темные глаза и отчетливо понимает, что жутко соскучилась. И предпочитает ничего не выяснять. А внутри одновременно с этим зарождается недовольство собой — недовольство своеобразным потаканием обнаруженной в лице мужа слабости.
Но у него другое намерение:
— Мне жаль, что все так получилось. Я искренне считал, что ты заслуживаешь эту работу, Элиза.
— Я знаю, Ром, знаю. Верю, понимаю, благодарна. Но не могу так.
— Упрямая, — выдохнул он обреченно.
— Не больше тебя, Роман Аристархович.
— Элиза…
— Скажи, — резко увиливает девушка. — А ты действительно применил физическую расправу и шантаж, чтобы Самвел меня больше не трогал?
Разумовский внимательно проходится по ее лицу и в конце вновь останавливается на глазах, прекрасно понимая данный маневр. И ему явно не нравится, что ей хочется избежать истинной темы их размолвки.
— Это он сам тебе так сказал?
— Да. Оказывается, вернулся в университет. Мы случайно столкнулись.
— И как повел себя с тобой?
Она красноречиво хмыкнула:
— Достаточно достойно для него. Думаю, так и будет продолжаться, в чем именно твоя заслуга. И все же…Ром, это правда?
— Правда. С точки зрения Самвела. В качестве физической расправы я всего лишь обездвижил парня на несколько минут, чтобы донести нужную информацию. В качестве шантажа — предупредил, если он продолжит в том же духе, я отдам записи с интересным кино нужным органам, а пока что передал их только его отцу. Предугадывая твой вопрос: да, он баловался запрещенными препаратами.
— Откуда у тебя записи? Он же не настолько глуп, чтобы светиться под камерами. Ты…следил за ним?
— Скажем, выделил ему временное сопровождение. К счастью, это дало результат, и его родители тут же приняли меры, чтобы спасти своего ребенка от участи наркомана. Насколько мне известно, Самвела отправили в диспансер где-то на Урале.
Элиза потрясенно замолкла. И потрясла ее не столько история с бывшим преследователем, сколько новость о том, сколько времени и ресурсов Рома потратил на то, чтобы ей помочь, ни разу не афишировав этот факт. А она свято верила, что ее спокойствие — заслуга Карена, в кои-то веки сделавшего доброе дело…
