могли развивать его так, как сами захотим.
Поговорив с продюсерами Тревора Стернса, я успела почувствовать, каково будет
находиться в чьем-то подчинении, действовать по указке и в рамках роли. Пушистый
белый шпиц? Спасибо, не надо. Мне вполне хватает собственной беззубой чихуахуа.
Пусть она и не красавица, зато и не декорация.
Я поняла, что увлеклась идеей получить шанс на блестящий успех и триумфальное
возвращение в Нью-Йорк, о котором всегда мечтала, и даже не задумалась: хочу ли я этого
сейчас?
Иногда мечты меняются, а мы и не замечаем. Мои успехи и поражения научили меня
видеть жизнь в другом свете. Но самое главное, я изменилась благодаря тем, кого люблю.
Как будто с сердца сняли обертку, и мои чувства стали глубже. Как будто...
– Боже мой! – воскликнула я, сглатывая.
До меня дошел смысл метафоры с сумкой. Я хранила свое сердце на полочке аккуратно
обернутым. Пыталась защитить его, пользоваться им только в случае крайней
необходимости.
Но некоторые вещи от частого употребления только становятся лучше. Царапинки и
трещины, потертости, следы починки – все говорит о том, что предмет послужил своей
цели. Что толку от сердца, которое боятся открыть? В чем его ценность, если им не
рискнули ни разу? Мои попытки не чувствовать ничего не решали; наоборот, это и было
проблемой!
Радость и тревога слились во мне, словно две стороны крутящейся монеты. Мне хотелось
поехать к Джо прямо сейчас, убедиться, что я его не потеряла. Хотелось того, о чем, наверное, в те минуты думать не следовало.
Жизнь, которую он описывал... Помоги мне, господи, я желала ее! Всю, включая детей. До
этой секунды я всегда боялась признаться в этом даже себе. Меня слишком угнетал страх
оказаться похожей на собственного отца.
Но я не такая. В отличие от Эли, я умею любить. Я осознала это впервые.
Пришлось снять очки, потому что оправа внизу стала мокрой от слез.
Но прямо сейчас надо было заняться кое-чем срочным. Я поеду к Джо потом, когда будет
время и возможность уединиться. Наши чувства, и его, и мои, слишком важны, чтобы
обсуждать их на бегу.
Я пристроилась к очереди машин у забегаловки, продающей еду на вынос, чтобы купить
банку газировки. И пока ждала, вытащила из сумочки телефон и позвонила.
– Алло? – отрывисто ответили мне.
– Райан? – спросила я, утирая мокрые щеки. – Это Эйвери.
Голос потеплел:
– Вернулись из большого города?
– Да.
– Как прошла поездка?
– Даже интереснее, чем я ожидала. Райан, мне нужно с вами поговорить без посторонних.
Можете прерваться и встретиться со мной? Лучше всего там, где есть бар. Это важно,
иначе я бы не просила.
– Конечно, я угощу вас обедом. Где вы сейчас?
Я ответила, и он объяснил, как проехать в гриль-бар недалеко от Монтроуза.
Я наконец купила газировку, глотнула холодной бодрящей жидкости и, прежде чем
выехать с парковки, сделала еще один звонок:
– Лоис? Привет, это Эйвери Кросслин. – Я постаралась, чтобы в голосе звучало
сожаление. - Увы, мне пришлось принять трудное решение по поводу "Свадебного
переполоха"...
В гриль-баре можно поговорить, не боясь, что тебя подслушают, только если он или
полностью набит, или почти пустой. В выбранном Райаном ресторане толпа была такая,
что пришлось сесть в конце стойки и заказывать еду оттуда.
Мне всегда нравилось есть в баре с полноценной кухней, и лучшего места для
предстоящего разговора не найти. Можно сесть близко, но не глядеть в глаза – идеально
для такой трудной темы.
Я зачастила:
– Сначала я должна сказать, что новости плохие. Или, возможно, хорошие под видом
плохих. В любом случае звучать это будет плохо. Если вы предпочитаете не знать, прошу
прощения, что отняла у вас время, пообедаем за мой счет. Но в конце концов вы все равно
узнаете, так что...
– Эйвери, – прервал Райан, – помедленнее, милая. Не с реактивной скоростью.
Я криво улыбнулась и произнесла в качестве оправдания:
– Нью-Йорк.
Обращение "милая" меня приятно удивило: Райан произнес его как брат, будто я была
частью семьи.
Бармен принес вино мне и пиво Райану, мы сделали заказ.
– Я предпочитаю узнавать плохие новости сразу же. Не нужно подслащивать пилюлю. И
не говорите мне про хорошую сторону: если она не очевидна, значит, ее просто нет.
– Верно подмечено. – Я размышляла, как же рассказать об обмане, с чего начать? С
неожиданного для меня попутчика или с неверного срока беременности? – Я пытаюсь
придумать, как же все объяснить.
– Попробуйте в трех-четырех словах или еще короче, – предложил Райан.
– Ребенок не ваш. – Райан непонимающе уставился на меня, и я повторила еще раз,
медленнее: – Ребенок не ваш.
Интересно, это плохо, что я так рада ему это сказать?
Райан очень осторожно сжал пивной бокал, выпил содержимое до дна, просигналил
бармену, что нужна добавка, и тихо сказал, упершись локтями в стойку и глядя прямо
перед собой:
– Продолжайте.
Двадцать минут я говорила, а Райан слушал. Понять, что он думает, я не могла: Райан
невероятно умело скрывал эмоции. Только напоследок почувствовала, что он
расслабляется, его отпускает, как человека, который месяцами нес тяжкую ношу и
которому вот только что позволили от нее избавиться.
Наконец он заговорил:
– То, что Холлис сказала по поводу вашего бизнеса... Не беспокойтесь, она не сможет вам
навредить. Я сам разберусь с Уорнерами, вам...
– Боже, Райан, не обо мне нужно беспокоиться! Вы-то сами как? Я боялась, что, возможно, вы питаете какие-то чувства к Бетани, и...
– Нет, никаких. Я пытался, но максимум, что получалось, – относиться к ней по-доброму.
Я никогда ее не желал.
Не сходя со своего табурета, Райан повернулся и обнял меня, крепко и с чувством.
– Спасибо, – прошептал он мне в волосы. – Боже, как я благодарен!
То ли мне говорил, то ли на самом деле молился.
Отстранившись, Райан уставился на меня своими невозможно голубыми глазами:
– Вы не обязаны были мне рассказывать. Могли бы устроить свадьбу и получить свои
деньги.
– А потом спокойно смотреть, как Уорнеры вас грабят? Вряд ли. – Я спросила с тревогой:
– Что вы собираетесь делать?
– Как можно скорее поговорить с Бетани. Скажу то, что следовало заявить с самого
