А моя серая форма превращает человека в невидимку. Поначалу было странно с этим свыкнуться. Когда тебя берут на работу и предупреждают, что если вдруг повстречаешься с кем-то из посетителей, обязан здороваться и неважно, что тебе же в ответ ничего не скажут, пройдут мимо, словно ты стена.
Вот такие вот правила. Обслугу не воспринимают, не замечают. Это если мы исправно работаем и делаем все правильно, когда все чисто и убрано, невозможно придраться, а значит, нас можно спокойно не заметить.
Только вот если что-то идет не так и случается малейшая провинность, Зуева включает страшную стерву, устраивает разнос, а иногда и увольняет без слов. Просто за то, что бармен уронил коктейль, тот разбился и капелька попала на дизайнерскую кофточку гостьи.
Даже в обычной пиццерии, когда мы сидели с девчонками с моего курса, я видела пренеприятный случай.
Официантка запнулась и обронила поднос, он не упал мимо столика, к которому она его несла, а лишь грохнулся с шумом. Просто поднос был, видимо, тяжелый, или же сумочка клиентки была выставлена неудачно. Суть в том, что та девчонка моего возраста получила нагоняй по первое число от полного лысоватого мужичка, который, до этого не замечавший суетившуюся рядом официантку, начал крыть ее последними словами.
Власть деформирует людей. А форма волей-неволей приравнивает человека к определенной иерархии. О существовании обслуживающего персонала вспоминают редко, так что лучше, чтобы нас и вовсе не замечали…
Пока чертова туча мыслей сменяется в моей голове, Шахов буквально ощупывает меня взглядом с головы до ног.
Он странный. Никак не вписывается в привычную картину мира. Наконец, черные глаза останавливаются на моей груди.
Подавляю желание поднять руки и прикрыться, вцепляюсь в несчастный шланг от пылесоса со всей силы. А я и совсем забыла, что продолжаю его сжимать.
Опять поправляю чертов подол и проклинаю, что решилась на такую глупость. Все сегодня идет наперекосяк и в корне неправильно. У меня нервы натягиваются, и я почему-то не нахожу в себе сил извиниться и быстро собраться, уйти отсюда, бежать домой в свою скромную съемную коморку и закрыться на все замки.
Я, безусловно, уйду, но хочу это сделать по-быстрому, когда Шахов уйдет в другую комнату, или хотя бы не будет смотреть в мою сторону. Я с ужасом думаю, что придется нагибаться и подбирать валяющиеся на полу тряпки, а это в моем наряде будет смотреться просто ужасно распутно.
Щеки начинают алеть от смущения. Сегодня самый ужасный, самый провальный день в моей жизни. И я бы не задумалась бы обо всем этом, если бы не опоздала и успела закончить все, убравший из лоунджа до прихода Шаха…
Но уж… чего тут сожалеть. Случилось как случилось. Будет наглядным уроком — чужое брать нельзя, даже если предлагают по доброте.
Мужчина продолжает прожигать меня взглядом, чуть наклоняет голову вперед и прядка смоляных волос падает на высокий смуглый лоб.
Окидывает взглядом мои ноги, смотрит на меня так, что у меня душа в пятки уходит. Я, кажется, начинаю его сильно злить. Осознаю, что сильно подставилась и с ужасом думаю, что если Шахов подаст жалобу на обслугу Зуевой…
Если так…
Мне не просто аванса не видать, она уволит меня ко всем чертям. Я же помню, как она отзывалась об этом мужчине, с каким томным придыханием произносила фамилию…
— Меня уволят…
Говорю, едва шевеля губами, запоздало понимая, что проговорила мысли вслух.
Мужчина ухмыляется, тянет губы, оголяя сверкающие белизной зубы, слегка мотает головой. И я не понимаю, к чему этот жест.
Почему ему просто не рявкнуть на меня. Что-то типа “пошла вон”, но уже сейчас я чувствую, что Шахов не поднимает голоса. Такие, как он, одним взглядом прогнать могут, но он почему-то не жаждет избавиться от нерасторопной уборщицы.
Опять опускает взгляд к моей груди, а мне кажется, что еще секунда и от одного этого порочного темного медового взгляда у меня пуговки повылетают из петель…
До хруста сжимаю пальцы, держусь за проклятый шланг пылесоса, как за оружие, которое не защитит. Конечно.
Все сильнее думаю, что Шахов, видно, сделал неправильные выводы относительно меня и сейчас раздумывает, что именно делать со мной. Звонить Зуевой и звать менеджера на разбор полетов или сразу уволить.
Есть в его взгляде эта безжалостность, она остра как бритва и достаточно секунды, чтобы он вспорол мне кожу, или же решил мою судьбу…
А в данном случае и судьбу моих родителей…
Какая же я дура…
Боже…
Если я потеряю эту должность, что будет с отцом?
От всего этого молчаливого давления у меня уже глаза наполняются слезами, держусь из последних сил, чтобы не заплакать.
— Лида…
Наконец, произносит мужчина, а я в первое мгновение забываю обо всем и не понимаю, что он обращается именно ко мне не моим именем.
Он назвал меня Лидой.
Выдыхаю, немного успокаиваюсь, напряжение даже чуточку отпускает.
Конечно, Шахова не грудь моя, перетянутая платьем, заинтересовала, а, вероятнее всего, он просто имя на бейдже читал.
Причем не мое…
Глава 6
— Лида…
Опять произносит нараспев мое чужое имя.
— Хорошая девочка Лида…
Губы кривит в ухмылке и у меня остается явное ощущение, что надо мной подшучивают.
Не знаю, в курсе ли мужчина о стихотворении Ярослава Смелякова про “Хорошую девочку Лиду”, которая живет на Южной улице, да и знать не хочу…
Наверное, настоящей Лиде часто доставалось в школьные годы из-за имени.
Служить посмешищем и забавлять олигарха я не собираюсь.
Насмешливый взгляд незнакомца вызывает злость. Хочется вылететь отсюда пулей и для пущей убедительности шваркнуть дверью.
Бросаю затравленный взгляд в сторону оной. Рассчитываю расстояние и как быстро я смогу прошмыгнуть мимо мужчины такой комплекции.
Смутные страхи вынуждают двигаться, я иду в сторону тележки. Наплевав на то, что оставляю на полу часть своего инвентаря разбросанным.
Срабатывает инстинкт самосохранения, и я решаюсь на единственно правильное — дать деру, как бы сказала моя подружка настоящая Лида.
Хватаюсь за тележку, прошмыгиваю за нее, чтобы хоть как-то скрыться от проницательных черных глаз.
Во всем внешнем виде мужчины сквозит то ли какая-то издевка, то ли игривость. Каждой порой ощущаю, что он как Чеширский кот, нацелен поиграть с мышкой. Игры со смертельным концом. Не иначе.
Толкаю тележку с самым непринужденным видом, на который способна в данный момент, но меня замечают.
— Я тебя не отпускал.
Раздается суровое и я замираю, руки вцепляются в железный поручень. Шах опять фокусирует на мне нечитабельный взгляд и проводит пальцем по столику, рядом с которым стоит. Показательно как-то, и поднимает его вверх.
— Тут пыль. Убери.
Делаю глубокий вдох. Один. Второй. Третий.
Не помогает. Злость вспыхивает. Она затапливает. Сжимаю в руках поручень до боли в суставах. Аванс. Вспомни о деньгах, Журавлева. Вспомни, что они тебе очень нужны.
Как же сильно я ненавижу богатеев, желающих унизить тех, кто стоит ниже на социальной лестнице, но здесь все же нечто иное.
У Шахова интонация человека, привыкшего управлять, а я не справилась с задачей, не успела прибраться до его прихода, ну и тот столик я не вытирала.
Что правда.
Поэтому на реплику мужчины лишь скупо улыбаюсь и, кивнув, беру тряпку, выхожу из-за своего укрытия, концентрируюсь на несчастном столике. Смотрю только на него, чтобы не глазеть на Шахова.
Я ожидаю, что Аслан отойдет, или, наконец, уйдет хоть в ванную, но он не двигается ни на миллиметр. Я приближаюсь к мужчине вплотную и меня окутывает ароматом его парфюма. Странный, непохожий ни на что, но стоит вдохнуть и ощущение, что чувствуешь запах песка, прогретого солнцем.
Сухой и терпкий аромат. Мужественный. Как и мужчина, что застыл в непозволительной близости.
Я отворачиваюсь от него, становлюсь спиной, чтобы не смотреть, но сама ощущаю его интерес.
