районной больницы с ним держалась как-то теплее, душевнее. Наверное, поэтому он рискнул тогда её попросить, чтобы девушка его покормила, потому что после вывиха плеча ему тяжело было это делать.
Хотя, если честно, Эльдар не боялся остаться голодным. На Востоке, вообще, с малых лет детей приучают к сдержанному отношению к пище. Просто Эльдару очень нравилось, когда Марта, чуть наклонившись вперёд, кормила его с ложечки, а он, пока она отвлекалась на то, чтоб зачерпнуть бульон из чашки, мог беспрепятственно любоваться её грудью, которая просматривалась в остром вырезе медицинского костюма.
Но эта женщина — подтянутая, в затемнённых очках, с короткой стрижкой (а Сафаров не выносил, когда женщины стригли коротко волосы, уподобляясь внешне мужчинам), сухая и неулыбчивая, вызвала в нём чувство протеста.
Такой фрау не хотелось высказывать ни жалоб, ни тем более каких-то пожеланий, и даже просто открывать рот не хотелось. Хотя, пожалуй, это всё же придётся потом сделать, чтоб узнать, где его телефон, и заодно спросить, кто его доставил в больницу, чтобы при случае поблагодарить своего спасителя.
А сейчас Сафаров молча покачал головой. Ему было так хорошо до прихода фрау Вебер! Но она зачем-то нарушила его покой. Понятно, что медсестра выполняет свою работу. Но, может, если он будет молчать, она быстрее уйдёт? Отметилась, и — до свидания! Надо будет попозже связаться с Олегом, начальником его службы безопасности, чтобы тот перевёл его в какую-нибудь другую клинику. Во Франкфурте разных больниц хватает.
Сафаров сам не мог себе объяснить, почему эта женщина так его раздражает? Может, тем, что она чем-то напоминает ему Марту? Но в любом случае о чём ему с ней говорить, если для него, кроме Марты, ничто не имеет значения? Однако этой немочке, которая родилась и выросла в благополучной Германии, где люди ещё более замкнутые, сдержанные, чем его соотечественники, всё равно его никогда не понять.
Да, это не Анна Керн, о которой Пушкин когда-то написал: “Я помню чудное мгновенье: Передо мной явилась ты Как мимолётное виденье Как гений чистой красоты”. Конечно, эта немочка, может быть, и недурна собой, даже неглупа. Лицо миловидное, но глаз за тёмными линзами очков не видно. И всё равно медсестре из немецкой клиники до его Марты, как до луны.
Фрау Вебер попыталась задать ему ещё несколько вопросов, но Сафаров сделал вид, будто плохо понимает по-немецки, и она от него, наконец, отстала. А он опять остался наедине со своими воспоминаниями. Ведь это единственное, что у него есть от Марты.
Забыть нельзя помнить
Из палаты, где лежал Сафаров, я выскочила злая, как мегера. Ну ещё бы мне не злиться, когда бывший муж и отец моих детей внаглую меня игнорирует! И не только. Конечно, я допускаю, что в тёмных очках, да ещё с моей нынешней короткой стрижкой, другим цветом волос Эльдар меня не узнал, но впечатление такое, будто я его раньше не знала, либо знала плохо. Потому что поведение Сафарова просто не лезет ни в какие ворота!
Я пришла сообщить, что завтра утром ему нужно сдать анализы, а послезавтра, если всё будет нормально, врач под общим наркозом проведёт операцию. Если честно, я бы вообще в его палату лишний раз и не входила, но доктор Вольф попросил меня заранее подготовить пациента к тому, что ему будут делать операцию. Ничего личного, рабочие моменты.
Но Сафаров, а я сегодня заходила к нему уже в третий раз (правда, в первый раз это было, когда он спал), разговаривал со мной с таким видом, будто делал мне великое одолжение. Да, я говорила с ним по-немецки, но как и со всеми пациентами нашей клиники. В общем, ничего экстраординарного в моём посещении не было.
Разумеется, больных иностранцев медики навещают с переводчиком. Однако в случае с моим бывшим переводчик точно не требовался, ведь начальник его службы безопасности, когда приезжал узнать про здоровье своего босса, сообщил, что у Сафарова уровень знания немецкого языка B2, то есть, можно сказать, выше среднего.
Вот только этот Олег, по-моему, забыл предупредить шефа, что он проболтался по поводу его немецкого. А Сафаров, стоило мне войти к нему в палату и открыть рот, повернулся к стене, процедив сквозь зубы, что он не понимает, что я ему говорю и, вообще, хочет спать.
Я от столь беспардонного поведения чуть было не перешла на русский язык, потому что моего немецкого было недостаточно, чтоб выразить всё моё возмущение. Но не выполнить указание доктора я тоже не могла. Пришлось мне собрать всю свою волю в кулак и чётким голосом объяснить, что пациент, конечно, может не слушать, что я ему говорю, но операция — вещь серьёзная, и если завтра что-то пойдёт не так, я ответственности не несу.
После того, как я несколько раз подряд повторила ключевое слово “операция”, Сафаров, наконец-то, соизволил повернуться ко мне передом, а к стене, пардон, задом. Правда, к тому моменту меня — сдержанного, даже суховатого от природы человека, который, оказавшись в обществе себе подобных, стал вести себя ещё более… м-мм спокойно, чуть не трясло.
А Сафаров почти на чистом немецком мне заявляет, что он дал задание своему начальнику службы безопасности подыскать ему другую клинику, поскольку наша его, видишь ли, не совсем устраивает! У меня потемнело в глазах. Потому что, если Эльдар Амирович покинет нашу клинику, крайней в этой истории останусь я. А больше некому.
В руководстве у нас сидят не дураки, и начальство придёт к совершенно нежелательному для меня выводу, что пациента что-то не устроило по вине медсестры. Ведь доктор Вольф был здесь всего пару раз. Между тем руководитель любого предприятия в Германии больше всего переживает за его репутацию. Я бы сказала, что в Европе репутация — это вообще всё.
Короче, ситуация патовая. Я-то рассчитывала, что после получения диплома меня оставят в этой клинике работать. Здесь нормальный коллектив, адекватное руководство, но главное — больница находится недалеко от моего дома. Думаю, на социальное жильё от государства я смогу рассчитывать ещё достаточно долго, так что смены квартиры не предвидится.
К тому же моим детям на следующий год идти в школу, и расположение места работы для меня играет едва ли не самую важную роль. Однако уговаривать Сафарова остаться в нашей клинике у меня, мягко говоря, не было никакого желания. Он и так-то в некотором смысле мне жизнь сломал, чтоб теперь я просила его не переходить в другую больницу.
Времени, чтобы обдумать, какой может быть
