Но урок прошел, как ни странно, вполне себе на уровне. Готовили диалоги. Говорение у 11-Б получалось лучше прочего. Вторым уроком в расписании стояло общение с Ришаром (Ришар — это имя, а не фамилия, к актеру отношения не имеет), волонтером из Центра французской культуры. На его уроки Мара и сама с удовольствием ходила, если выпадало окно.
Сейчас она первым делом спряталась за учительским столом, потому что и ежу понятно — нечаянная смена имиджа замечена. Пока шла от двери до своего стула, мальчишки, да и девчонки тоже, шеи посворачивали. Она живо открыла журнал, поздоровалась. Провела перекличку. И начала вызывать пары по очереди.
За последней партой сидел Вересов и повторял сценку с соседкой. Говорение всегда разбивалось на две группы по алфавиту. Потому здесь получалось разлучить его с Новицким. Они друг на друга влияли не самым положительным образом. Мара тянула вызывать Вересова, сколько могла. Пока не поняла, что они остались последними.
Когда же все-таки вызвала, он с ленивой улыбкой, такой похожей на улыбку своего отца, проследовал к доске. Девочка, Лера Митрофаненко, плелась за ним.
«Кофе хотите?» — мелькнуло в ее голове. И Мара тяжело вздохнула.
Пока детишки болтали (тематика была специфическая — поиски работы во время экономического кризиса), Мара, надеясь, что это не бросается в глаза, рассматривала парня. Он был довольно высоким. И имел все шансы вырасти еще — Вересов-старший, кажется, на целую голову выше. Русая шевелюра чуть-чуть светлее, чем у отца, но могла потемнеть. Он еще не брился. И Мара вспомнила щетину на щеках и подбородке Максима Олеговича. Эта модная небритость шла ему. Он был похож на какого-нибудь актера. Дед, правда, не одобрил бы. Хотя с чего бы ему одобрять постороннего мужчину? Мара рассердилась на себя и попыталась прислушаться к диалогу. Но вместо этого стала рассматривать черты мальчика. Вот лицо у него совсем почти непохожее. Наверное, пошел в маму. Красивый мальчик… В смысле, папа тоже был очень даже! Просто разные. Например, у отца глаза были выразительные, нос с горбинкой… А у мальчика нижняя часть лица была интересной — энергичный подбородок, пухлые губы. Смазливый. Девочкам в школе он нравился. Той же Митрофаненко и Кудиновой. Первая сочиняла для них двоих диалоги. Вторая курила с ним на перемене. Мара пригрозила написать докладную, но, конечно, за пределы класса это не вышло. Курить продолжали. И Мара понимала, что уж кто-кто, а Кирилл не бросит — характер. А если и бросит, то точно не по указке «классухи». В известность родителей поставила, и ладно.
Между тем, Вересов и Митофаненко закончили болтать и вопросительно посмотрели на француженку. И Мара тряхнув головой, но все-таки на автомате спросила:
— Quelqu’un veut-il poser des questions? (Кто-нибудь хочет задать вопрос?)
Ответом ей послужила тишина, если не считать тихого перешептывания в среднем ряду — Несина и Богданова, закадычные подружки, думая, что это не заметно, листали каталог с косметикой. Французской, конечно — урок-то был французского.
«Лес рук!» — мысленно протянула Мара, понимая, что вопросов не будет, через минуту-другую прозвенит звонок, и никто не хочет задерживаться. Дождь и на детей влиял не наилучшим образом. Всем попросту хотелось спать.
— D’accord. Лера, Кирилл, аsseyez-vous. (Хорошо. Лера, Кирилл, присаживайтесь.)
— Et nos notes, (А наши оценки) Марина Николаевна? — невозмутимо осведомился Вересов и приподнял бровь.
«Да ни черта! Похожи!» — вынесла вердикт Мара и со спокойной улыбкой ответила:
— Douze. (Двенадцать)
— Á chacun? (Каждому?)
— Oui, à chacun. (Да, каждому.)
Лера улыбнулась, а Кирилл удовлетворенно кивнул. Оба отправились за свою парту. Стоило им сесть, как прозвенел звонок с урока. И Мара выдохнула. Теперь Ришар. Потом третий урок. И кофе. Можно жить!
Но не тут-то было. Дети вышли из кабинета на перемену. Марина стала складывать сумку, чтобы отнести ее в подсобку и устроиться за последней партой, где она обычно сидела на уроках Ришара. И в этот момент в двери показалась голова Вересова-младшего.
— Марина Николаевна, можно? — спросил он.
— Проходи, Кирилл, — отозвалась она.
Он вошел, приблизился к учительскому столу и, скользнув взглядом по верхней пуговице блузки, улыбнулся.
— Расстегнулось, — заявил Вересов.
Мара быстро опустила глаза и чуть не чертыхнулась вслух. Пуговка на груди, и правда, расстегнулась. Она вечно расстегивалась! Хотя и рубашка была по размеру. Просто петелька широковата!
«Ушью к чертям все, что можно ушить!»
«Ты и шить-то не умеешь, дура!»
— Спасибо, Кирилл, — спокойно ответила она, и пальцы ее быстро справились с этой неприятностью. — Что ты хотел?
— Извиниться. За вчерашнее.
— Отец провел воспитательную работу?
— Неа. Ему некогда было. Думаю, на выходных проведет. Может, в пятницу.
— Ясно. Считай, что извинения приняты. Но двойку тебе исправлять придется. И две предыдущие тоже.
— Ну сегодня одну исправил же.
— И что? Еще две.
— Марина Николаевна! Ну не даются мне эти аудирования. Слух плохой! Тексты не воспринимаю!
— Ты отлично говоришь, у тебя отменное произношение. Богатый словарный запас. Так что слух тут ни при чем. Тебе нужно больше и чаще слушать уроки из методики. А ты глазами схватываешь, и все.
— Дельфовские тексты гораздо сложнее тех, что в учебнике.
Мара кивнула. С этим не согласиться было нельзя.
— Но именно потому я и даю дельфовские. Чтобы вы понимали, с чем вам придется столкнуться на экзамене.
— Слушайте, Марина Николаевна, ну помогите мне, а! Если бы вы мне диск дали с этими записями, я бы себе скинул и слушал бы потихоньку.
— Чтобы тебе было проще других?
— Да мне для себя! Думаете, приятно чувствовать себя идиотом?
Мара негромко рассмеялась. Обычно казаться строгой учительницей у нее выходило. Но не в это утро, которое с первых секунд не задалось.
— Не напускай на себя, Вересов, — сказала она. — Хорошо. Диски я тебе дам. Те, что вы уже слышали. Новые — пока нет. Обойдешься. Завтра вернешь. Завтра! В целости и сохранности. Это с потом и кровью собиралось последние десять лет. С моими потом и кровью — я экзамены сдавала.
Кирилл радостно улыбнулся и закивал.
— Как скажете, Марина Николаевна.
Мара залезла в ящик стола, вынула диски, нужные убрала в сторону, остальные протянула ему.
— И только попробуй…
— Я только скину на свой компьютер. Все! Кстати, классно выглядите.
С этими словами он выскочил из кабинета. А Марина Николаевна резко выключилась. Мара же снова вздохнула и подумала, что идиотка здесь она. Это было ей несвойственно. Она всегда считала себя взрослой — лет с восьми. И умной — еще раньше. В три года научилась читать, в четыре декламировала огромные поэмы. Со стула. С выражением. Первый класс — на отлично. В пятом впервые прочитала «Войну и мир». Школа с золотой медалью. Иняз с красным дипломом. Все у нее получалось. Потому основания считать себя умной и взрослой у нее определенно были. Но это не мешало ей временами чувствовать себя идиоткой.
Это странное чувство обострилось при мысли, что Кириллу хватило духу подойти и извиниться. А она (взрослая и умная) Максиму Олеговичу так и не позвонила. Но звонить было страшно. Эпистолярный жанр по жизни ей давался легче разговорного. Могла начать извиняться и наговорить еще кучу глупостей. Неожиданно ее посетила свежая мысль. Она торопливо влезла в верхний ящик стола и стала в нем рыться. Бумажек было много. Слишком. Давно следовало навести там порядок, все руки не доходили. Наконец, был извлечен список класса, куда дети вписывали имена своих родителей, их контактные телефоны и адреса электронной почты. Правда, адреса были не у всех.
[email protected]
Есть!
Через минуту Мара со скоростью спринтера на прогулке мчалась по лестнице на первый этаж в младший блок, где располагался компьютерный класс.
