Петр Данилович снял закипевший кофе, налил в чашку и поставил перед Мариной. Рядом поставил пакет молока.
— Ужинать будешь?
— Неа, — качнула Мара головой. — Иначе точно усну. И у меня призвание.
Она налила молоко в чашку, помешала ложкой и отпила. Потом устало вздохнула и сказала:
— Я сегодня влезла, куда не надо было. Что делать, а?
— Есть суп! Я сейчас разогрею, — дед уже доставал из холодильника кастрюлю.
— Дед, ну не ем я суп ночью, — протянула она и улыбнулась. — Сейчас работать пойду. Честное слово, я даже перекусила перед собранием. А после шести есть нельзя. Вредно.
— А кофе полезно, да? Ничего тебе от супа после шести не сделается, все равно до утра сидеть будешь. А если не станешь есть суп — выкручу пробки!
Мара рассмеялась и положила голову на стол.
— Считай, я готова подписать акт о капитуляции, — пробормотала она. — Но не потому, что я прям не хочу бороться дальше за свои права, а потому что я тебя люблю. Вот.
— Вот и умница!
Петр Данилович поставил перед ней тарелку с супом, сунул в руку ложку и погладил по волосам.
— Так куда ты там влезла, куда не надо? — деловито спросил он у внучки.
— Объясняла отцу шестнадцатилетнего парня, как его воспитывать, — вздохнула она и стала вяло есть.
— И что такого? А то привыкли, во всем им школа виновата. А сами палец о палец ударить не хотят!
— Ну мальчик-то хороший, — протянула Мара. — Он только французский учить не хочет. Никто на него не жаловался никогда, я спрашивала. А я его отцу наговорила… Стыдно.
— Ну ничего, — дед снова погладил Марину по голове, — ничего. Хочет — не хочет. А надо. Значит, правильно, что все родителям сказала. Ты ешь, ешь, не филонь!
— Ем я. Ем, — она демонстративно отправила пару ложек в рот и сосредоточенно прожевала. — Он еще и на собрание опоздал сильно. И Кирилл с утра настроение испортил. Я злая была. Может, позвонить ему, а?
— Конечно, позвонить. Вот прямо сейчас! — дед насупился. — Доедай и ступай к своим тетрадкам. Как же ты любишь себе проблемы придумывать, — покачал он головой.
Мара засмеялась и быстро поцеловала его в щеку.
— Утром позвоню. В половине шестого встану и сразу позвоню! И они меня проклянут на веки вечные.
* * *
Капитан Блез Ратон, широко расставив ноги и держась за бортик, стоял на палубе и глядел на берег. Высокая статная его фигура была видна издалека. Черный плащ, расшитый серебром, развевался по ветру. Темные волосы, доходившие до плеч, были перехвачены шелковой лентой. Он был смугл. Его кожа задубела от солнца и соли. И резкие, крупные, но вместе с тем красивые в своей неправильности черты казались высеченными из камня искусным мастером. Он вглядывался в пристань, скользил темным взглядом по толпе людей, ожидавших, когда начнут на берег выгружать товар, привезенный на «Серпиенте марина».
Пустая шлюпка, отправленная на пристань, едва судно пришвартовалось, все еще не вернулась, и Блез начинал беспокоиться. Может быть, ее заперла мать? Может быть, за время его плавания ее куда-то услали? Или, еще хуже, выдали замуж? С сеньоры Руива станется! Капитан скрежетнул зубами и заставил себя успокоиться. Она придет. Что бы ни было, Дейна придет. А если нет, он найдет ее, что бы ни случилось.
И словно в ответ на его молитвы тонкая фигурка спустилась в лодку — он видел это издалека. И тихонько выдохнул, когда понял, что лодка отчалила и направилась назад, на корабль.
Блез широко улыбнулся и махнул рукой, надеясь, что Дейна тоже видит его. Она махнула ему в ответ, и он не удержался от радостного вскрика.
Конечно же, Дейна видела его. Не могла не видеть. Только его и видела. Столько месяцев она ждала, когда Блез вернется из плавания. Не нужны ей были товары, которые привезла «Серпиенте марина». Нужен ей был только капитан этого корабля. Самый лучший был день, когда Блез возвращался на Исла-Дезесператос, и самый печальный — когда снова покидал его, чтобы бороздить волны океанов во всех частях света. Страшно было Дейне, что однажды он не вернется. Море бывает сурово к тем, кто отваживается его покорять. Опасалась, что мать все же найдет ей за долгие месяцы мужа. В последнее время она все чаще заговаривала об этом. Но больше всего на свете боялась Дейна, что достигнет ее ушей новость о свадьбе капитана Ратона. Знала она, что любая женщина любого возраста в любой стране мира, мечтает об этом отважном храбреце. Вот и сегодня чуть ли не все жительницы городка, разнаряженные в лучшие одежды, прибежали на пристань и замерли в ожидании.
Дейна вздохнула, окинув печальным взором свое платье. Но вновь подняла глаза, чтобы посмотреть на милого ей Блеза. Он стоял на палубе в ожидании ее, а она была все ближе и ближе, и ближе…
Наконец, лодка подошла вплотную к кораблю, были сброшены тросы, и моряки заработали крепкими руками, поднимая ее на палубу. Блез оказался среди матросов и нетерпеливо ожидал, когда Дейна взойдет на корабль. И через несколько таких бесконечно долгих минут он сам подхватил ее на руки и закружил по палубе под веселыми взглядами своей команды.
— Ты, наконец, ты! — воскликнул капитан Ратон.
— Как же долго ты плавал, — шепнула в ответ Дейна и прижалась своей нежной щечкой к его щеке, знавшей соленые брызги и морозные ветра. И добавила обиженным голоском: — Ты целую вечность плавал!
— Так было нужно, родная. Прости… — пробормотал он, зарывшись носом в ее волосы, цвет которых, запах которых сводил его с ума.
А потом так же, с нею на руках, широким и скорым шагом, каким вероятно мерил палубу даже и в шторм, направился в свою каюту. Слуга услужливо открыл дверь, чтобы они спустились по лестнице. Потом миновали узкий, тесный, душный коридор, и, наконец, он, поставив ее на пол, распахнул дверь.
— Входи в мою обитель, красавица, — шепнул Блез, чуть отступив. Сюда он приводил ее впервые.
— Так вот, где проводишь ты свои дни, — улыбнулась она, входя в каюту капитана, и вдруг взгляд ее стал настороженным, — и ночи.
Она ревниво осмотрелась вокруг, оглядела низкий потолок, яркие восточные ковры и дорогие шелковые подушки на полу и на узкой кровати, резные сундуки и шкатулки, украшенные янтарем, бирюзой и яшмой, большое зеркало в золоченой раме в углу, глубоко втянула в себя пряный воздух через чуть расширенные ноздри, принюхиваясь, отчего грудь ее высоко поднялась.
А после оглянулась на Блеза и спросила:
— Почему ты не заберешь меня с собой?
Он подошел к ней. Взволнованно осмотрел ее, снова притянул к себе. И негромко сказал:
— Куда забрать? Сюда? Это ведь не дом. Это место, где я каждый день рискую жизнью. Тебе здесь нельзя, потому что рисковать я могу чем угодно, кроме тебя. Ты — единственное, что дает мне силы жить дальше.
Откинув голову, Дейна нежилась в его объятиях и любовалась его лицом.
— Мой дом там, где ты, — ласково сказала она. — А мама все настойчивее твердит о другом доме для меня, — по бледной щеке скатилась одинокая слеза. — Но я лучше погибну рядом с тобой, чем стану жить с тем, кого она выберет.
— Милая моя, — прошептал он, склонившись к ней, почти касаясь ее губ. — Как же я виноват перед тобой… Я ведь хотел… клянусь, я хотел, чтобы твоя молодость позволила тебе полюбить кого-то другого, не меня, чтобы ты смогла жить спокойно и счастливо… А я… Я бы научился радоваться твоему счастью… И не смог. Я не смог без тебя и никогда не смогу без тебя, Дейна.
— Глупый какой! — отозвалась девушка, и ее веселым смехом наполнилась капитанская каюта. — Да разве ж смогу я полюбить кого другого, кроме моего Блеза?
Она быстро и легко коснулась его губ поцелуем, успела почувствовать горечь табака и довольно облизнулась. И вдруг глаза ее, цвета изумрудов, сделались грустными.
— Уходить мне скоро, мама не пускала меня к тебе. А я сбежала, пока она на мельницу с Хосе Бертино уехала. Да Марии спасибо, что за меня работу мою делает.
Блез помрачнел на мгновение, лоб его нахмурился, глубокая морщина пролегла меж бровей. А потом вдруг улыбнулся и снова поцеловал ее, жадно и нежно одновременно. Как целуют в предвкушении большего. Как целуют после долгих разлук. Как целуют, когда сами души становятся единым целым. Неохотно оторвавшись от нее, такой сладкой, Блез проговорил восхищенно и грустно, но грусть эта была светлой:
