не опьянею.
— Пока ты под моей крышей, ты подчиняешься моим правилам, Эйслинн. Если ты не можешь этого сделать, тогда можешь искать другое место для проживания.
— И каковы эти правила?
— Никаких мужчин, никакого алкоголя, никаких вечеринок.
— Это меня устраивает, — сказала я. На вечеринки не было времени, и теперь, когда Патрик разбил мне сердце, мужчины меня тоже не интересовали. А иногда выпитый после работы Гиннес вряд ли считался алкоголем. — Я буду тратить все свое время на поиски Имоджен. — Я задумчиво сузила глаза, съев еще одну ложку безвкусного супа. В нем не хватало приправ, и кусочек белого хлеба прилип к нёбу. Щепотка соли, может быть, немного мускатного ореха и корицы, немного кислоты для супа и мусорное ведро для хлеба сделали бы свое дело. Если бы я нашла немного времени, я бы испекла содовый хлеб. — Имоджен обращалась к тебе, пока была здесь?
— Она появилась на моем пороге точно так же, как и ты, и выглядела так, словно у нее были все намерения работать на улицах.
— Она модель, — резко сказала я. — Значит, она была здесь, но не осталась с тобой? — Имоджен никогда не упоминала о разговоре с Гулливером, поэтому я просто предположила, что она не пыталась увидеться с ним. Наши несколько телефонных разговоров в первые пару дней после ее приезда в Штаты были очень короткими и не содержали никакой информации.
— Я отослал ее, так как понял, что она попала не в ту компанию.
— Что за компания?
Гулливер встал и начал чистить кастрюлю с супом. — До меня только доходили слухи, что она ищет спонсоров для своих детских мечтаний.
— У нее есть потенциал. Все всегда говорили ей, что она может стать успешной моделью.
Гулливер никак не отреагировал, как будто мой аргумент даже не заслуживал ответа.
— Где она искала спонсоров?
— Тебе лучше не идти по ее стопам. То, что ты можешь найти, не для слабонервных.
— Что это значит? — Я встала и отнесла миску к раковине. — Если ты что-то знаешь, ты должен сказать мне. Пожалуйста, дядя. Мы все еще семья. Помоги мне найти мою сестру.
Гулливер взял у меня миску и вымыл ее со стоическим спокойствием, от которого я была на взводе. Я знала, что он испытывает меня, особенно мое терпение, поэтому взяла себя в руки и ждала, пока он скажет все, что хочет, на своих условиях.
— Твоя сестра, как и ожидалось, выбрала легкий путь. Вместо того чтобы работать ради своих денег, она решила искать их в Содоме.
— Содом? — Мне едва удалось остановить насмешку. Он действительно собирался использовать библейские ссылки для всего, что сделала Имоджен?
Гулливер покачал головой. — Это название места, куда отправилась Имоджен.
Я никогда раньше не слышала об этом месте. — Это в Нью-Йорке?
— Так называют некоторые люди город, расположенный недалеко отсюда. Город греха, не то место, куда я бы поехал по своей воле. Я слышал, что твоя сестра искала там удачи в Петле Судьбы. Это место потерянных душ.
— Заблудших душ, которые посещают твои богослужения? — язвительно спросила я.
Учитывая, что он жил в старейшем ирландском районе Нью-Йорка, которым управлял второй по старшинству сын клана Девани, я сомневалась, что он перестал быть священником ирландской мафии. Мне хотелось бы, чтобы мама была более откровенной. Я не любила действовать вслепую.
Выражение лица Гулливера стало настороженным. — Многие люди посещают службу. Тебе тоже стоит. Это пойдет тебе на пользу. Твоя мать слишком часто избегала церкви.
— Я буду посещать церковь завтра, хорошо? — сказала я, надеясь попасть в его милость. У дяди Гулливера были связи, которые могли помочь в моих поисках.
— Ирландцы по-прежнему во всем признаются тебе, не так ли? — Если бы кто-то из них был связан с исчезновением Имоджен, он бы признался Гулливеру. При мысли об этом по моему телу пробежал ледяной холодок. Мама ожидала худшего, но я все еще надеялась.
— Я дал клятву, и я не нарушу ее.
— Клятву перед Богом или перед Девани?
Выражение Гулливера ожесточилось. — Я человек Божий.
— Тогда помоги мне. Скажи мне, не признался ли тебе кто-нибудь из бандитов в чем-нибудь насчет Имоджен!
— Я связан клятвой, Эйслинн. Некоторые вещи важнее земных дел.
— Даже важнее семьи?
— Даже это, — сказал он. — Тебе лучше лечь спать. Богослужение начнется в девять.
Он встал, отпустив меня. Я поднялась со скамейки и пошла в свою комнату. Я быстро позвонила маме, когда приземлилась, и если бы не проблема с деньгами, я бы позвонила ей еще раз, просто чтобы услышать ее голос и почувствовать себя немного ближе к дому. Даже через час после того, как я погрузилась в мягкий матрас, я все еще бодрствовала. Я проспала почти весь полет, поэтому приземление в Нью-Йорке и нахождение здесь с дядей Гулливером теперь казалось сюрреалистичным. Сон, от которого я хотела как можно скорее проснуться, надеюсь, до того, как он превратится в кошмар.
Дядя Гулливер разбудил меня слишком рано, чтобы я приготовилась к богослужению. Я надела единственное красивое платье, которое взяла с собой, — белое летнее платье с пуговицами спереди. Оно доходило мне до колен, а рукава касались локтей — вполне подходящее для церкви. По словам мамы, в нем я выглядела как хорошая католическая школьница. Я также взяла подходящий белый кардиган, но сегодня должна была быть сильная жара, что, очевидно, не редкость для начала сентября.
Церковь была еще пуста, когда Гулливер завел меня внутрь за двадцать минут до начала службы. Он исчез в передней, чтобы все подготовить. Я дрожала от холода. День должен был быть жарким, около 32 градусов по Цельсию, но комфортное тепло снаружи еще не проникло внутрь нефа.
Я решила сесть на одну из последних скамей, главным образом для того, чтобы иметь хороший обзор на прихожан. Опустившись на холодную скамью, я сложила руки на коленях. Я ходила в церковь каждое воскресенье, всегда одна, потому что ни маме, ни Имоджен не нравилась католическая церковь. Это успокаивало бушующий внутри меня поток. Я находила большое утешение в мысли, что кто-то присматривает за мной, особенно когда я оставалась одна дома, пока мама была на работе, а Имоджен снова убегала.
Вскоре появились первые прихожане, которые перекрестились и кивнули в мою сторону. Как и ожидалось, среди них было до смешного много широкоплечих мужчин со шрамами и татуировками, проглядывающими под их красивыми рубашками. Они осмотрели меня с ног до головы, когда проходили мимо, и выражения их лиц не подходили для церкви.
