Есть в этом мире вещи, неподвластные нашим желаниям. Мои отношения с Наной стали одними из них.
И всё же я ни на минуту не забывал о данном моей девочке слове. Даже физически находясь от Марьяны за несколько километров, я знал про неё всё. Смирнова стала моими глазами и ушами в школе, а Федька – кулаками за её пределами. Я боялся, что Нану начнут травить, что грязные слухи кислотным дождём прольются на её израненное сердце. Только я ошибся. Во всём! И прежде всего в самой Свиридовой…
— Вы спешите, сэр? — пожилой таксист поправляет кепи на поседевшей голове и сверкает в мою сторону белоснежной улыбкой. — На Трайборо затор. Боюсь, лишний час простоим без дела.
—Ничего страшного, — вежливо киваю в ответ, выныривая из воспоминаний пятилетней давности. – Время есть. Пожалуй, его даже слишком много.
Грачёв улетел ещё вчера, а мой рейс задержали из-за непогоды: шквалистый ветер и низкие тучи вкупе с проливным дождём словно отговаривают меня возвращаться.
— И это замечательно, сэр! Вылетать в такую грозу — верная смерть. И всё же, давайте в объезд.
Ловко перестроившись в левый ряд, таксист снова концентрирует своё внимание на дороге. А я под барабанящие звуки капель дождя, безжалостно бьющих по крыше такси, невольно возвращаюсь мыслями в тот самый день, который перевернул в моей жизни всё…
К тому моменту, когда пацаны нашли меня в заброшенном сарае, Федя не раз заговаривал о побеге. Ему претил детский дом, хотелось свободы, но, как это обычно бывает, не хватало смелости. Несколько месяцев он шаг за шагом прорабатывал детали побега, а деньги, что я оставлял пацанам из своих карманных, бережно откладывал. На чёрный день. Тот наступил пасмурным ноябрьским утром. Во вторник. Спустя примерно неделю после моего исчезновения.
Помню, как накануне Грачёв сухо отчитался о возвращении Марьяны из школы. И всё бы ничего, но друг впервые упорно избегал смотреть мне в глаза. Разговор со Златой тоже не заладился. Она что-то скрывала, упорно умалчивала, а потом и вовсе перестала подходить к телефону.
Вечер понедельника прошёл под окнами Свиридова. Я ждал, когда в комнате его дочери загорится свет, а нежный девичий силуэт, случайно мелькнувший в сиянии ночника, окончательно разорвёт мою душу в клочья. Но я так и не увидел своей Наны. Зато Федя в запале обронил, что я идиот: рискую нашим с ним будущим ради пустой стервы с камнем вместо сердца. А потом сгоряча признался, что Свиридова с лёгкостью заменила меня другим. Я не верил. Впервые врезал другу, выбив тому пару зубов. Я был уверен в Марьяне, как в самом себе. Это я подонок, трус — не она…
Пожираемый безотчётной тревогой за Свиридову, я наплевал на конспирацию и с первыми лучами солнца отправился к гимназии. Грачёв же, предчувствуя неладное, увязался следом. Узнать Нану среди сотен чужих лиц не составило для меня никакого труда. А вот поверить своим глазам я не мог долгие годы…
Красивая, улыбчивая, с гордо вздёрнутым носом, Марьяна не выглядела затравленной или потерянной. Напротив, она казалась счастливой. Особенно когда у школьной калитки к ней подошёл рослый парень в чёрном капюшоне, скрывающем лицо, и нежно приобнял мою девочку за талию.
Неделя! Всего неделя! Но Марьяна без тени сомнения обняла незнакомца в ответ, а после и вовсе позволила тому себя поцеловать. По-настоящему. Как ещё недавно позволяла мне.
В то серое утро я узнал, что боль не имеет границ, а Марьяна – сердца. Прописная истина, но мне, чтобы её уяснить, потребовался слишком жестокий урок.
Сломя голову я бежал вместе с Грачёвым из города. Несколько месяцев скитался с ним по странным компаниям таких же беспризорников, как и я сам. Учился заново дышать. По крохам собирал себя. А когда становилось невмоготу, в кровь сбивал кулаки на подпольных боях, подменяя одну боль другой. Тянулись дни. Месяцы. Я запрещал себе думать о прошлом и был уверен, что и прошлое отпустило меня насовсем. Пока однажды избитый до полусмерти, голодный и грязный не очнулся в одноместной палате частной клиники, а напротив своей койки не увидел Свиридова.
— Желаете что-нибудь из напитков? – миловидная стюардесса стреляет глазками и терпеливо ждёт моего ответа. — Быть может, перекусить?
В салоне бизнес-класса я сегодня единственный пассажир, не считая смачно похрапывающего старичка в первом ряду, а потому внимание к моей персоне сквозит из всех щелей.
— Нет, благодарю! — пытаюсь казаться вежливым, но на всякий случай прикрываю глаза и притворяюсь спящим. Бороздить просторы памяти лучше всего в тишине.
Я не люблю вспоминать ту нашу встречу со Свиридовым… Она была долгой и невыносимо мучительной. Это вода может испариться бесследно, а у боли нет срока давности. И даже когда кажется, что боль утихла, не стоит заблуждаться. Одно неловкое слово, и тебя по новой скручивает в бараний рог.
Мы долго молчали. Я ждал объяснений. Да хотя бы элементарного «прости». Чего ждал отец Наны, не знаю. Наверно, моих вопросов, обвинений, угроз, а то и проклятий. А быть может, когда сорвусь и наконец начищу его холеную морду. Впрочем, от прошлого блеска там не осталось и следа. Свиридов постарел, обрюзг, а его самоуверенный и непоколебимый взгляд диктатора утратил свою силу. Наверно, отец Марьяны начал пить. Много. Без повода. Пытался утопить в алкоголе свою вину, но по всему было видно — бесполезно.
Да я и сам был не в форме. С отбитыми почками, распухшей от ударов рожей и переломанными рёбрами я мало что мог: только лежать неподвижной мумией, да ловить пересохшими губами воздух.
Когда молчание между нами стало невыносимым, Свиридов прокашлялся и, наконец, заговорил. Правда, не о том… Он рассказывал о жене и своих делах на заводе, о моих поисках и как опустел его дом с моим уходом. А ещё обещал, что теперь всё наладится.
Я слушал его вполуха. Сжимал кулаки и безжизненным взглядом сверлил потолок. Когда хочешь свернуть собеседнику шею, с трудом воспринимаешь всерьёз его слова. Тогда Свиридов заговорил про наследство моего отца, свой какой-то долг перед ним и постоянно вспоминал про мою бабушку, которая не теряла надежды меня забрать к себе. Но и это всё было не то, не главное… И мы оба это понимали.
К теме пожара Игорь Свиридов подбирался долго. Вопреки запретам врачей, много курил. Прямо там, в моей палате. Он метался из угла в угол и трусливо отводил взгляд. Да и что он мог мне
