А не эта слабая, озабоченная и растерянная версия.
Это противоречит почти всему, что он когда-либо пытался показать мне о себе.
Я не идиотка. Я знаю, что почти все, что он позволил мне увидеть в себе, — это притворство.
За последние несколько месяцев он был по-настоящему искренним со мной всего пару раз, но не больше, чем на прошлой неделе, когда я пришла к нему в квартиру, чтобы рассказать о Найтс-Ридж, и он сломался у меня на глазах.
Именно из-за этого момента он стал таким злобным.
Я понимаю. Он напуган.
Черт, я тоже боюсь, большую часть времени, но я не настолько решительно настроена скрывать это, чтобы отталкивать от себя всех.
Его глаза притягивают мои, и я клянусь, что вижу в них что-то такое, мягкое, чего никогда раньше не замечала.
Я так погружаюсь в них, что не замечаю, как он движется, пока не оказывается прямо передо мной, и его рука не касается моей щеки.
— Сирена, мне так чертовски жаль.
Его глаза блестят влагой, отчего мое сердце учащенно забилось, а в груди стало не по себе.
Он весь в беспорядке. Его нос закрыт уродливой повязкой, которая мало что делает, чтобы скрыть синяки. Засохшая кровь окрашивает его подбородок и шею, а также руки. В одной из них — канюля, которая, как я могу предположить, прикреплена к чему-то, чего я не заметила.
Он выглядит таким же сломленным, как и я.
Я все еще тону в его темных глазах, когда открывается дверь и раздается скрип чьих-то шагов.
— Ух ты, я не рассчитывала на то, что увижу это, мистер Чирилло, — говорит мягкий голос. — Хотя, признаться, на этой работе я видела и не такое.
Странное чувство собственничества проникает в меня, как только я понимаю, что она говорит о его заднице, которая, несомненно, торчит из халата, судя по тому, как он склонился надо мной. И, к счастью, мне удается проглотить все свои комментарии по поводу того, что она его разглядывает.
Мне должно быть все равно. Я здесь из-за его невыносимой и неразумной задницы.
Оторвав взгляд от моих глаз, Нико тянется за спину, чтобы прикрыться, прежде чем медленно опуститься в…
Черт. Инвалидное кресло.
Должно быть, ему еще хуже, чем кажется, если он позволил кому-то толкать себя.
— Сильно больно? — спрашиваю я, сохраняя нейтральное выражение лица.
— Довольно сильно, да.
— Хорошо, — прошипела я.
Весь воздух вырывается из его легких, а его брови морщатся в замешательстве.
— Серьезно? — шиплю я. — Ты удивлен, что я разозлилась? Ты мог убить нас, Нико.
Мое горло горит, когда я кричу на него.
— Хорошо, Брианна. Пожалуйста, постарайся сохранять спокойствие, — успокаивает медсестра, подходя ко мне с тонометром в руках, который на самом деле не нужен. Я и так знаю, что давление чертовски высокое.
— Ты помнишь, что случилось? — спрашивает меня Нико, все еще похожий на сломанного, растерянного щенка.
— Да, — шиплю я.
— Думаю, вам пора оставить нас с пациентом, мистером Чирилло.
Нико опускает подбородок и в шоке смотрит то на меня, то на медсестру.
— Но…
— Хоть раз в жизни делай, что тебе говорят, Нико, и отвали.
Подняв руку, он потирает челюсть, глядя на меня так, будто я говорю на совершенно другом языке.
Как раз, когда я собираюсь повторить, он говорит.
— Ладно, — хмыкает он, обхватывая пальцами трубку, которая исчезает в тыльной стороне его руки, и дергает ее.
У меня сводит живот, когда трубка освобождается, и по его коже стекает немного крови.
— Нико, это не…
— Мне все равно, Дженис. Мне, блядь, все равно, ясно?
Не закончив говорить, он попятился к двери.
— Это еще не конец, Сирена, — зловеще произносит он, прежде чем покинуть палату, снова оставив нас обеих с изображением своей голой задницы.
— Ну что ж, — говорит медсестра — видимо, Дженис, — все еще глядя на дверь. — Не уверена, что эта задница компенсирует его отношение.
Понятия не имею, может, это из-за лекарств, которые они мне вкололи, но на две минуты я забываю обо всем этом дерьме, откидываю голову назад и смеюсь.
И, черт возьми, как же это приятно. Даже если из-за этого все остальное болит как сука.
— Тебе это было нужно, да? — говорит Дженис, как только я возвращаюсь к реальности.
— Ты не поверишь. Так в чем же дело? — спрашиваю я, жестом указывая на себя.
— Хорошие новости. С тобой все будет в полном порядке. У тебя сотрясение мозга, так что ты, вероятно, будешь страдать от его последствий несколько дней. Головная боль, недомогание, возможно, головокружение.
— А что насчет этого? — говорю я, кивая на перевязь, намотанную на мое тело. — Она сломана?
— Нет, милая. Хирург просто наложил ее, чтобы поддержать, пока ты спишь. Несколько осколков стекла проникли довольно глубоко. Пришлось удалить их и зашить рваные раны.
— Ох, — пискнула я, и слезы глупо наполнили мои глаза.
Как-то при всем том дерьме, что творилось в моей жизни, мне удалось избежать серьезных травм или операций, и я ненавижу, что именно Нико стал тем, кто навязал мне это дерьмо.
— Шрам останется? — тихо спрашиваю я.
Я не против шрамов. Я искренне верю, что они показывают силу характера, но я не уверена, что это то, что я хочу иметь в качестве постоянного напоминания о том, как много я преодолела.
— Я не видела, что у тебя под повязкой, милая, поэтому не могу сказать точно. Но я думаю, что шрамы останутся, да.
— Сука, — шиплю я. — Черт, извини.
Она слегка улыбается.
— Вы находитесь в крыле «Чирилло» этой больницы. Я слышала и похуже.
Я тяжело вздыхаю и откидываю голову на подушку, а Дженис продолжает делать свою работу.
— У тебя есть боль?
— Да.
— Сколько, из десяти?
— Не знаю. Где-то… семь. Это терпимо. — Боль в груди от осознания того, что Нико так поступил с нами, еще сильнее.
— Ладно, я дам тебе еще немного обезболивающих, но если вдруг почувствуешь, что это слишком, просто скажи мне, хорошо?
— Конечно, — соглашаюсь я.
— Может, попробуешь что-нибудь съесть?
Я качаю головой. — Просто воды будет достаточно.
Я смотрю на свой опрокинутый кувшин, ничуть не чувствуя вины за то, что Нико носит большую его часть.
Она наливает мне стакан воды из бутылки, которую держала в сумке, и позволяет сделать глоток, но это все, что мне удается, потому что, как только она попадает в мой пустой желудок, я убеждаюсь, что меня снова стошнит.
— Если станет хуже, я могу дать тебе что-нибудь от этого, — обещает Дженис.
— Как долго, по-вашему, мне придется здесь оставаться? — спрашиваю я, игнорируя ее предложение дать еще лекарства.
— Надеюсь, всего несколько дней. Доктор захочет убедиться, что твое сотрясение мозга прошло и раны хорошо заживают.
— А что с Нико? — спросила я, поморщившись.
— Этот болван может уйти, когда будет готов, — насмехается она.
— Так он… он в порядке?
Выражение ее лица смягчается от моих слов. — Да, он в порядке. Если тебе повезет, удар по голове мог пробудить у него и несколько мозговых клеток.
— Мы можем только надеяться, да?
Она убирает свои вещи и собирается уходить, но я останавливаю ее, прежде чем она доходит до двери.
— Кто-нибудь еще пострадал? — спрашиваю я, смутно вспоминая, как кто-то шел по дороге перед нами и ударил меня.
— Нет, милая. Единственный свидетель, к счастью, остался невредим и признался, что во всем виноват он, когда неожиданно вышел из-за угла.
Мои брови сжимаются в замешательстве, потому что во всем этом точно не виноват какой-то случайный пьяный парень.
Но когда она, наконец, выходит из моей палаты, я понимаю, что именно так все и происходит, когда ты связан с гребаной мафией. Убийство, вымогательство и коррупция — такие же обыденные вещи, как поход в магазин за молоком.
Еще один мой болезненный вздох наполняет воздух, прежде чем я закрываю глаза.
Но я долго не могу заснуть. Не получается. В голове крутятся мысли о том едва одетом парне со сломанным носом, который не так давно ушел, сгорбив плечи в знак поражения.
