— Я нашла Стаса, — просила же коротко.
— Круто!
— Нихера не круто. У него, похоже, амнезия. Он о себе ничего не помнит.
— Интересненько…
— После падения в реку. А ещё у него ужасные головные боли. Это может быть последствием травмы?
— Вполне. А врачи, что говорят?
— Какие врачи, Алиса?! — отпускаю собаку на землю и встаю. — Никто его не обследовал. Он живёт в глухой деревушке, где даже магазина нет. Слава Богу, свет имеется и телефоны ловят.
— Без анализов, снимков МРТ я ничего не могу сказать. Без них я не знаю, насколько пострадал его мозг. А головные боли с аурой?
— С чем?
— При мигрени бывают ауры — яркие вспышки в глазах. Ещё люди боятся света и их тошнит.
— Его рвало…
— Ну, это и при обычных болях бывает. Расспросить надо. Я самое худшее даже предполагать не хочу, но всё возможно.
— Ты про опухоль?
— Лиль, давай без накручивания. В больницу надо его отвезти.
— Да мне здесь язык вырвут, если я об этом заикнусь. Они его травками лечат. Когда я ему укол собралась делать, местный знахарь меня готов был придушить.
— Он же тебя не остановил?
— Нет, конечно. Алиска, ты мне здесь нужна. Я Воронина отсюда без тебя не увезу.
— Антипова, ты прикалываешься?
— Алиса! Его скоро женят на той сисястой, о которой я тебе рассказывала.
— Так расстрой свадьбу, не мне тебя учить быть сукой. Я сама у тебя училась.
— Приезжай… — умоляюще.
— Пока не могу. Работы полно и дети болеют. Через неделю подумаю, — отмазывается.
— Алиска, это ж Воронин…
— Не дави на совесть! Помню я, что сама тебя ему сосватала. Кстати! Это выход. Скажи, что вы с ним уже обручены.
— Ты гонишь?
— Я хотя бы предлагаю что-то. Лилька, ты же у нас умная, придумаешь что-нибудь. Всё! Мне пора, — бросает трубку.
Отвесить бы тебе лещей хороших. Некогда ей! А мне что делать? Я не вывезу.
— Вы что здесь делаете одна?
Вздрагиваю от неожиданного голоса сзади.
Воронин, ты идиот? Какого хрена подкрадываешься?
— Тут ловит лучше, — кручу телефоном. — А у вас нельзя поодиночке ходить?
— Можно. Просто сюда из леса звери выходят иногда, напугать могут.
— Меня не так-то просто испугать. Постараться надо. Если втихую не подходить. А ты что здесь делаешь?
— Живу вот там, — показывает на домик наискосок от нас. — Увидел, что с кем-то ругаетесь по телефону и вышел.
Псинка подбегает к нему сзади и втыкается носом в ногу. Стас гладит её.
— Чья это? За мной привязалась.
— Ничья.
— В деревнях так бывает? — приглядываюсь к собаке.
Не похожа на бездомную. Упитанная. Шерсть блестит и глаза довольные. У бесхозных собак в них тоска и обречённость.
— Её хозяйка год назад умерла. Вот она и бегает по дворам, чтобы покормили. Без хозяев перестала лаять почти, на животных только. Пошли, дам поесть, — зовёт собачку. — Может и вы с нами?
Соглашайся, Лилька! Тебе же надо Воронина охмурить, чтобы увезти отсюда. Вот и пользуйся моментом. Шанса лучше не представится.
— С удовольствием!
Перешагнув порог сеней, или как они называются, в нос ударяет стойкий, терпкий запах сухих трав, подвешенных пучками под потолком.
Стас пригибается, чтобы не снести их головой. Высокий парень. А за три года здесь возмужал, плечи стали шире и мышцы под шерстяным свитером грубой вязки вырисовываются чётче. Раньше был обычного спортивного телосложения. Черты лица немного загрубели, теперь он не похож на милого паренька с модельной внешностью. Мужчиной стал.
— А дедушка с нами ужинать не будет? — замечаю, что Воронин накрывает стол только на двоих.
— У него сегодня день важный для сбора трав. Нужно соблюдать пост. И он на всю ночь ушёл в лес.
— После того, как его долбануло? Чокнутый.
— В норме он уже, — посмеивается. — Бороду только жалеет, подстричь пришлось.
— Почему ты бороду не носишь?
— Не хочу. Меня здесь вообще неправильным считают. Ругают постоянно, — накладывает мне в тарелку гречневую кашу с мясом, морковью, луком и грибами. Пахнет вкусно.
Миску собаке, бегающей вокруг стола.
— За что такая немилость?
— Не молюсь, как все… Я молитв не знаю, и колено у меня болит.
— Ещё бы! После операции, — говорю под нос.
— Какой операции? — всё-таки услышал.
— Я про свою. Делали на колене. Разрыв мениска, — сочиняю на ходу.
— А у меня связок, — отвечает, не задумываясь, отправляя ложку с кашей в рот.
Так и застывает с ней, лупая на меня глазами.
Не подавись, ёпта! Запихнул по самые гланды.
Тяну медленно за неё обратно.
— Ты осторожней. Поранишься. Что ты там про связки говорил? — включаю дурочку.
— Не знаю… Вырвалось… Почему-то я ясно вспомнил, что мне делали сложную операцию на порванных коленных связках.
— Ну, бывает… Мне вот иногда кажется, что у меня дома в шкафу стоит бутылка французского коньяка. Хорошего, дорогого. Вот точно помню, что стояла. Открываю. Хренушки! Оказывается, мы её с Алиской выпили давным-давно. Она потом звонила Нику, припоминала ему что-то. Квадратычем обзывала.
— Квадратычем?
— Так он во! — показываю руками рост Гаса и ширину плеч. — Что положи, что поставь — квадрат. Ну, ладно, параллелепипед, — реагирую на скептичный взгляд Стаса. — Но Паралле-ле-пи-пе-дыч по пьяни хрен выговоришь. Я трезвая чуть язык не сломала.
Воронин ржёт. Слишком уж я эмоционально представила ему своих родственников.
— А они кто вам?
— Племянница и муж её. И давай, без церемоний? Не люблю, когда мне выкают, старой себя чувствую.
— Не преувеличивайте. Сколько вам? Двадцать пять? Двадцать семь? — кокетливо улыбается, откинувшись на спинку стула.
— Я взрослая тётя. А у них возраст не спрашивают.
— Серьёзно? — подаётся вперёд и облокачивается о стол. — Сколько? Я никому не расскажу, — наглый взгляд прогуливается по моему лицу, задерживаясь на губах.
Облизывает и прикусывает нижнюю губу. А меня в жар бросает. Моргаю заторможено. Он же явно меня клеит. За свои годы столько подкатов повидала, что тебе, малыш, и не снилось. Я их на раз-два узнаю. И такое ты со мной на нашем свидании проделывал, мы после этого и поцеловались.
Обваривает волной от яркой вспышки воспоминаний о том вечере.
Грудастую свою тоже на это брал?
Она сразу повелась или невинную козочку из себя строила?
Его лицо до неприличия близко. Смотрим в упор друг на друга. Чуть вперёд и сорвёт крышу. Потому что поцелуемся. И я сдерживаю себя, глубоко вдыхая горячий воздух. Понятно, что обоих штормит, но так неправильно. Иначе как-то надо…
— У тебя есть ведьмина настойка? — вырывается у меня.
Глава 7
Стас удивлённо вздёргивает бровь.
— Зачем?
— Ты же в лесу соврал, когда сказал, что не пьёшь и не знаешь, что такое похмелье.
— Ты меня раскусила. Я действительно иногда пью настойки бабушки Прасковеи. В лечебных целях.
— Каплями?
Отрицательно качает головой и хитро улыбается.
— Это называется — пьёшь.
— Выпиваю. Но никто не знает, кроме деда, бабушки и Дарьи.
— Чё так?
— Осудят. Грех это. Тут крепче браги ничего не пьют.
— А ты грешить не боишься?
— Странно, но нет. У меня ощущение, что меня сюда кто-то для эксперимента поселил. Проверяют: сломаюсь ли я в здешней строгости, прогнувшись под общепринятые ценности. А я умудрился жить в своём особенном ритме, почти не нарушая правил. Юродивый, как меня здесь называют. Поэтому не злятся. Жалеют…
— Мда… Неси свою нычку, — щёлкаю пальцем ему по носу.
Подумав немного, исчезает в сенях и возвращается с бутылкой настойки.
— Ммм… Пахнет малиной, — втягиваю сладкий аромат алкоголя, разлитого в кружки. — Это не та, что была в лесу.
— Нет. У бабули как в КБ — разнообразие.
Угу… Откуда б ты в этой дыре знал о Красное-Белое.
Настойка выбивает у меня слёзы своей крепостью. Задыхаюсь, обожжённое горло отказывается втягивать воздух. Выпучив глаза, открываю и закрываю рот, обмахиваясь руками.
