Все очень нервничали, Роман Петрович ругался с женой, а меня снедало чувство вины.
Неужели он из-за меня решил домой не возвращаться?
Неужели я настолько ему неприятна, что он даже из дома готов уйти поэтому?
А как же слёзы его матери? Они что — перестали его волновать?
А на то, что отец сам не сво й, бросил работу на сегодня, чтобы посвятить себя поискам пропавшего сына — тоже всё равно?
Какой же мерзкий и неблагодарный мальчишка!
Я бы никогда так не поступила с родными.
У него они хотя бы есть, а Матвей вот так с ними…
Он жесток даже к собственным родителям! А что же тогда он будет вытворять со мной? Страшно даже подумать…
Лучше в самом деле научиться сливаться со стеной, превращаться в мышку и сидеть ниже травы и ниже воды, иначе мне несдобровать — он обязательно раз за разом будет перекидывать свой гнев на меня.
Но только как это сделать, если мы стали с ним поневоле сводными братом и сестрой, вынуждены жить целый год в одном доме, да ещё и ходить в один класс?
Это страшнее всего. От одной мысли о том, что я пойду в его класс, руки холодели.
Не потому даже, что там я никого не знаю, и это совершенно новое для меня место, а потому что это и совсем другие люди, к которым я не привыкла, с которыми не умею общаться. Золотые дети богатых родителей: политиков, бизнесменов, звёзд…
Мне там не найдётся места. Вряд ли когда-то они примут меня и посчитают своей — по мне видно, что я другая, и училась всю свою жизнь в самой обыкновенной муниципальной школе. Дорогих украшений и косметики у меня нет и не было, я на фоне дочек состоятельных пап буду выглядеть точно белой вороной.
И для Матвея этот класс — привычный и родной, там он будет себя чувствовать как у себя дома и будет на коне. А за меня никто не заступится…
Это-то и пугало больше всего.
Что я могу одна против толпы избалованных мажоров, которые наверняка настолько привыкли быть эгоистами, что уже даже позабыли как быть просто людьми?
Ничего. Только сесть и поплакать в ответ на их оскорбления.
Ох, как же мне было страшно думать об этом первом сентября, которое, между прочим было вовсе не за горами!
Но что же поделать я могла?
Изменить ничего уже невозможно.
Мне придётся пойти в этот класс элитной школы для мажоров и выдержать этот год.
И молиться о маме, чтобы она помогла мне всё это перенести…
Несмотря на суматоху, связанную с побегом из дома Матвея, Тамара всё же сняла с меня мерки и заказала мне пошив формы по просьбе Романа Петровича. Если мы будем откладывать этот вопрос, то мне в школу идти будет просто не в чем, а там с ношением формы всё очень строго.
Тамара ходила весь день грустная и опять роняла посуду, снова что-то, кажется, разбила. Но я не вмешивалась. Сидела безвылазно в своей спальне кроме тех моментов, когда меня звали снять мерки или поесть…
Уже ближе к ночи в доме послышался шум — послышался шорох шин, хлопок дверями и голоса Романа Петровича, Тамары и…Матвея.
Я тихонько пробралась по коридору второго этажа и стала прислушиваться с лестницы.
— Встречай своего сына, Тамара! Он только что из обезьянника!
— Откуда?!
— А это тюрьма, куда всех сажают до определения меры пресечения. Да, Матвей? Если бы ему не понадобилось, чтобы папа его оттуда вызволил, он бы даже не позвонил!
— А за что он там оказался? — спросила расстроенная мать.
— А вот у него и узнай. Давай, рассказывай, сын. Что вы делали вчера вечером с друзьями и за что тебя забрала полиция?
9
— Пап, ну хватит уже, — недовольно отозвался парень. — Я всё понял. Больше не повторится. Порешали же вроде с тобой всё в машине?
— Порешали… А мы с матерью твоей что пережили ты спросить не хочешь?!
— Па-а… Я устал. В душ хочу, и жрать…
— Нет, ну вы поглядите на него! — продолжл кипятится Роман Петрович. — Я тебя не отпускал ещё. Ты чего к старшим спиной поворачиваешься, когда с тобой разговаривают?
— А ты меня воспитывать взялся, да? — Матвей остановился у лестницы и резко обернулся на отца. У парня был такой взгляд — жёсткий, холодный, уничтожающий — что даже его родной отец вынужден был сбавить тон и сделать шаг назад. — Поздно немного. Надо было этим заниматься тогда, когда я был маленьким ребёнком, был восприимчив к твоим воспитательным урокам и нуждался в отце, который вместо того, чтобы семьёй заниматься проводил дни в офисе.
— Я работал и зарабатывал для этой самой семьи деньги! — отчеканил Роман Петрович. — Чтобы у тебя и у мамы было всё вот это.
Он обвел руками вокруг себя.
— Круто, — сказал его сын. — У нас всё есть. Всё, кроме тебя, папа. Так теперь пожинай плоды — воспитывать меня уже поздно. Как и делать аборт на восемнадцатом году плода. Извини, мам… Я к себе. А тебе, отец, я слово дал, что больше в такие дела не ввяжусь. Хватит на меня уже наседать…
Матвей поднялся по лестнице так быстро, что я не успела убежать обратно в свою комнату.
Огромный парень, больше похожий на медведя, конечно, заметил меня. И не только заметил, но и мигом сообразил, что именно я делала в этом коридоре…
Он в два шага догнал меня и перегородил своим мощным телом вход в мою спальню.
— Эй, ты, соплячка, — сказал он мне, надменно глядя на меня сверху вниз. — Ты что тут делала а? Уши грела?
— Я… Хотела воды спуститься попить, — солгала я, тут же ощущая, как предательски краснеют мои щёки. Ну не умею я лгать, что же тут поделать? Прокололась тут же, буду теперь выглядеть перед ним как идиотка… — А тут ты поднимаешься, и…
— Хорошо заливать, — оборвал он меня и вдруг сделал шаг на меня, и я врезалась спиной в стенку. Дальше отступать мне было некуда, а возможности обойти этого бугая никакой не было…
— Не смей мне лгать, малявка, — процедил он, сурово глядя мне в глаза и слегка склонив ко мне свою голову.
Обязательно так близко подходить? Я даже чувствую отсюда запах его туалетной воды… Её даже запахи камеры не перебили — стойкая какая…
Голова начала кружиться от страха. Что он от меня хочет, не понимаю?
— Хорошо, не буду, — ответила я то, что пришло на ум. А потом неосознанно вытянула руку и надавила ему на грудь. — Слушай, отойди, а… Тебе обязательно вот так со мной говорить?
Матвей резко и довольно больно сжал моё запястье и убрал от своей груди. Он продолжал сжимать мою руку, а взгляд холодных серых глаз устремил на меня.
— Не смей меня трогать, убогая, — заявил он. — Иначе ты об этом очень пожалеешь.
— Да я… Не собиралась к тебе прикасаться даже… — пыхтела я, пытаясь вывернуть свою кисть из его тисков, но он не отпускал, и напугал меня до чёртиков. — Ты же сам… Ну отпусти же!
Матвей не послушал меня. Он наклонил голову ещё ниже, мы стояли почти лоб в лоб. Он смотрел в мои глаза, а я замерла на месте, не зная, что же мне делать — без собственной руки уйти отсюда довольно сложно…
— И голос свой тоже не вздумай ещё хоть раз на меня… — серые глаза отчего-то опустились ниже, их взгляд остановился на моих губах. От его взгляда тонкую кожу буквально закололо… Чего она так смотрит на них? — …повысить. Поняла?
— Но мне больно, Матвей!
— Мне плевать на твои чувства, Мальвина. Плева-а-ать!
10
— Мне на твои — тоже! — вдруг высказалась я. Я стала закипать и перестала чувствовать страх. Кто он такой, что позволяет себе вот так обращаться со мной? Лапать, пугать? Он просто папин избалованный сынок, долбаный мажор, с которым меня судьба свела случайно, и я перед ним точно ни в чём не виновата была. Не могла я молчать, когда ко мне относились так несправедливо и словно бы… Как к рабыне. Я ему — не рабыня! Пусть подружек свои стращает, придурок! — Руки убери сам, Артемон!
— Чё за Артемон? — сузил глаза Матвей.
— Ты ещё и неуч, что неудивительно, — плюнула я ему в лицо, пытаясь от него отбрыккнуться. — Артемон — друг той самой Мальвины, которой ты меня окрестил! Пёс!
