— Пёс?! Ты меня псом назвала, мелкая?
— Не псом, а Артемоном!
— Но Артемон — пёс?
— А вот с логикой у тебя всё нормально!
— Значит, по факту ты назвала меня псом!
— А ты меня — безмозглой куклой!
— А это не так?
— Не так! И вообще, если ты не знаешь, кто такой Артемон, то иди, почитай на досуге — “Золотой ключик” называется книга. Стыдно такое не знать! Может, ты ещё и Карабаса-Барабаса забыл? Ты же наверное, чтение книг на “Букваре” закончил? Это единственная книга, которую ты прочёл, да? А зря, ведь у твоего папы много денег на книги, а мозгов у сыночка читать их нет! Начинай, пока ещё не совсем поздно. Пора просвещаться!
— Ты совсем оборзела, коза малолетняя? — не отпускал он меня упорно. Всё это время мы так и продолжали борьбу в коридоре. Хотя “борьба” — сильно сказано. Мы с ним были как Слон и Моська. Слон стоял на месте и держал Моську, а Москька тявкала и пыталась сорваться с поводка… — Ты поняла, на кого вякаешь вообще?
— Да поняла я, поняла! — ответила я, снова попытавшись лягнуть его, впрочем опять неудачно. — На зажравшегося мажора, которому всё на блюдечке дают, но он ничего не умеет ценить! На родителей гонит, вместо того, чтобы сказать спасибо! На девчонку, которая абсолютно ничего, ну ничегошеньки ему не сделала, и ведёт себя как бешеный бабуин, пользуясь своей силой-матушкой. Сила есть, ума не надо! Так, Матвей?
Он резко отпихнул меня от себя. Я вжалась в стенку от этого взгляда.
Я понимала, что бить меня, он, конечно, не станет. Почему-то мне казалось, что несмотря на скотское поведение в силу отсутствия нормального воспитания, Матвей не настолько подонок, чтобы бить женщин. Пока это был его единственный плюс, и то — сомнительный…
— Ты сегодня себе наговорила на сто лет мук, поняла?
Весь запал внутри меня вдруг кончился, я сдулась как воздушный шарик.
Ой…
Что-то я и правда разошлась.
Попьёт он крови теперь за мои слова…
— Я ещё думал тебя просто игнорировать, но теперь… — он окинул меня суровым взглядом. — Теперь я буду считать своей святой миссией превратить твою жизнь в ад. О каждом своём слове ты пожалеешь, пигалица мелкая… Раскрыла варежку… Научишься её захлывать. Готовься…
И он ушёл в свою комнату, тяжело и грузно ступая.
Я воспользовалась полученной свободой и юркнула мышкой к себе в спальню, закрыв дверь на засов с другой стороны, который, слава богу, тут имелся…
Ну и что я наделала?
Страх вернулся.
И говорил мне, что я наговорила много лишнего и разозлила и без того голодного и злого тигра в клетке…
11
Весь вечер металась по комнате и не могла найти себе места.
Беспокойство и тревога внутри усиливались.
Ощущение, что тучи надо мной сгущаются, стало почти осязаемым…
Я села на кровать и сняла с тумбочки фотографию мамы в рамке…
Ещё пока с чёрной лентой.
Сороковина ещё не прошла…
Ещё не отболело, ещё так тяжело вдруг остаться одной, как я уже вынуждена была сражаться с обитателями этого большого, чужого мне дома…
— Мам… Ну что ж ты меня так вот оставила, на съедение волкам… — хлюпала я носом, вытирая солёные слёзы с щёк. — Ну кто ж теперь меня защитит и пожалеет, погладит по голове, словно я маленькая девочка? Скажет, что всё образуется и наладится?
Мама всегда так делала.
Когда я плакала и расстраивалась, и мне казалось, что точно наступил конец света, мама садилась на диван и звала меня к себе. Клала мою голову себе на колени и начинала перебирать пряди моих волос, гладить по спине, шептать всякие нежности и обещания, что всё обязательно ещё будет хорошо, что совсем скоро слёзы мои высохнут, и я пойму, что это не проблема, а чушь, что ещё буду звонко смеяться над всем этим. Главное, что у неё есть я, а у меня — она…
Я никак не могла до конца осознать, что это всего никогда-никогда больше не будет…
Больше никогда мама не погладит меня по волосам и не скажет такие важные слова…
Мне придётся найти их внутри себя.
Что теперь у меня осталось, мам?
Чужие стены?
Чужой дом?
Чужая семья, где я лишняя всем?
Где я всем мешаю?
Где никому не нравлюсь?
Да кому я вообще нужна теперь в этой грёбаной жизни?
Роман Петрович обо мне заботится только в память о маме, сама по себе я ему тоже не нужна, ему абсолютно всё равно и на мои чувства, и на то, как я буду жить в этом недружелюбном доме, кем я стану, в кого вырасту, как переживу это горе…
Никому нет дела до меня.
Моя жизнь отныне интересует только одну меня.
Но… Равзе я могу не выдержать и не выжить?
Ради мамы, хотя бы.
Мне придётся быть бойцом, что не в моём характере.
Но мне предстоит сражаться за себя, противостоять этому миру и…
Матвею.
Вот последний меня конкретно пугал.
На что способен избалованный засранец, которому с детства всё доставалось слишком легко?
Он не знает ни любви, ни тоски, ни жалости.
Он ничего не умеет ценить.
Он не знает благодарности и человечности.
Он не понимает боли потери матери…
Он не понимает, что такое остаться одной в этом мире — одной против всех.
Он лишён сердца и милосердия.
И с этим человеком мне придётся жить целый год под одной крышей?
Ходить в один класс?
Терпеть его придирки?
— Мам… Ну как я выдержу это всё, а? — шептала я фотографии, зная, что она мне, конечно, никогда не ответит…
А мне просто больше не с кем поговорить.
12
На следующее утро нехотя спустилась вниз на завтрак.
Мне не очень хотелось идти туда и сидеть за общим столом с Тамарой и её сыном, да и вообще я там себя чувствовала, конечно, не в своей тарелке… Мало того, что все люди здесь были мне чужими да и не очень-то мне рады, так ещё и куча приборов на огромном столе меня пугали — я половиной пользоваться-то не умела, от этого ещё глупее себя ощущала…
Но я не хотела обижать хозяев дома, которые всё же приютили меня, и не перечила — сказано, трапезничать с ними, значит, сделаю это. Не убудет от меня… Привыкну со временем. Нам целый год жить в этом доме. Придётся притереться и идти на компромисс, если мы хотим существовать мирно и без эксцессов. Всё в наших же руках.
— Доброе утро, Ангелина, — вежливо поздоровалась со мной Тамара, которая самостоятельно накрывала на стол. — Тебе побольше кусочек или поменьше?
В доме была прислуга, хоть и немногочисленная — кухарка Ольга и приходящая раз в несколько дней Татьяна, которая убиралась в доме. Однако накрывать и убирать посуду за мужем и сыном, а теперь ещё и за мной, хотя я старалась всё своё отнести в кухню сама, Тамара любила сама. Вот в и этот раз она накладывала с подноса омлет, разрезанный на кусочки Ольгой. Тамара готовила и сама, умела это делать и иногда практиковала — наверное, ей было просто скучно порой, ведь на службу она не ходила. Она посвятила себе семье. Но сын давно вырос, муж постоянно на работе, и она от скуки идёт на кухню.
— Поменьше. Спасибо, — ответила я, понимая, что я, в общем-то, никакой сейчас не смогу съесть — аппетита нет, да и кусок в горло мне не лезет последние дни. Я нервничаю, никак не могу адаптироваться в новом доме — это всё сказывается, конечно.
— Кушай, тебе надо восстанавливаться… Ты такое пережила, — сказала мама Матвея и заботливо положила мне на тарелку средний кусочек омлета.
Она имела в виду смерть моей мамы, конечно…
Я отметила про себя, что Тамара — вовсе и неплохая, вроде бы, женщина.
Да, она не очень довольна появлением чужого ребёнка в их семье, и не до конца понимает отношения мужа и моей матери, но, естественно, догадывается, что могло за всем этим скрываться.
Тамара была уверена, что я — не нагуленный её мужем ребёнок. Для того, чтобы убедить её в этом мы сделали экспресс тест ДНК по просьбе Романа Петровича. Мне было не сложно, и я согласилась его сделать. К тому же, объективно я понимала, что и меня саму это защитит от лишних подозрений и возможных нападок со стороны жены моего опекуна. А ну как она решила бы, что я — незаконный ребёнок её мужа от другой женщины? Проблем в моей и без того не самой гладкой судьбе стало бы куда больше…
