трахать. Потом кинут. И так много-много-много раз…
— Зачем вы это говорите? — Звучу жалко. Вызываю новую улыбку.
— Потому что хочу помочь. За одолжение.
Я замираю, а сердце бьется бешено. Смотрю через окно на свою не свою девятиэтажку.
— Я устрою тебя в лучшую юрфирму. Крупные клиенты. Транснациональные компании. Под крыло к хорошему юристу. На сладких условиях. Съедешь отсюда в центр. Машину купишь. Годик-другой — квартиру тоже. Обидит кто-то — сможешь всегда прийти ко мне.
Звучит так нереально, что я хочу одного: тишины. А ее нет.
— А в чем суть одолжения? Я должна помочь Лизе?
Глупо, знаю, но все равно предполагаю самый лайт.
Который ожидаемо смешит.
Салон заполняет низкий раскатистый смех. Он нагревает кожу лучше поставленного на двадцать пять градусов климат-контроля.
Не угадала, Юля. Не угадала.
— Нет, малыш. За Лизу я тебе благодарен, но в вашу дружбу не лезу. Разбирайтесь. К тебе у меня другое дело. Помнишь такого Вячеслава Тарнавского?
Черт, не надо…
— Он у вас этику преподавал. Лиза говорит, ты ему понравилась. Я дочке верю.
— Она преувеличила…
— Верю дочке, Юля. Верю. Тебе может сложно поверить, но знай, он — та еще гнида. Очаровывать умеет. Пыль в глаза — его конек. Но по факту — продажная гнида.
Молчу.
— Он давно нарывается. На карандаше у всех. Органов. Серьезных людей. Долго в кресле не просидит.
— Я бы не хотела это обсуждать…
Прошу, но безрезультатно. Лизин папа хочет.
— И он сейчас ищет помощника. А ты ему понравилась…
Сглатываю и мотаю головой.
Нет. Зачем я села в машину? Нет.
Тянусь к ручке и дергаю. Дверь ожидаемо не открывается. На моем запястье смыкаются пальцы. Я поворачиваю голову к Руслану Смолину и чувствую себя, как будто парализовало.
Он смотрит требовательно. Понимаю: все уже решено.
— Будь умницей, девочка. Помоги разобраться с плохим человеком. Если не веришь — я покажу тебе много интересного. У нас на него целая картотека. Но если слово лишнее скажешь…
— Я могу отказаться и поклясться, что никому ничего не скажу? — Выталкиваю из себя, пальцы мужчины расслабляются.
Спускаются с моей кисти на бедро. Ладонь — горячая-горячая. Едет ниже по ткани до голой кожи. Гладит все еще влажное колено. Меня пробирает до дрожи. Я все понимаю даже до слов:
— Нет, малыш. Ты подходишь идеально.
Юля
Я захожу в аудиторию с опозданием в десять минут.
Не проспала. Не пробки. Не забыла. Просто… Я в прострации. Не знаю, как себя вести и что делать.
План мне очертили четче некуда: прийти на зачет к Тарнавскому, заявить о желании с ним поработать. Добиться согласия.
Но четкость ни черта не облегчает.
Мажу взглядом по семи сидящим в аудитории однокурсникам. Преимущественно здесь наши двоечники. Видимо, на минимальную тройку потрудиться придется всем. Не настолько Тарнавский благородный, чтобы дарить бездельникам зачет.
Его взгляд тоже ловлю.
Он приподнимает бровь, но я не могу ответить хотя бы как-то легко и игриво. Улыбнуться или скорчить самоуверенную рожицу.
Я слишком в раздрае.
Отвожу взгляд.
Направляюсь к столу с билетами.
Тяну и разворачиваю небольшой лист к Вячеславу.
— Девять. — Называю номер, который он по идее должен был бы записать.
Но вместо кивка и механического действия, Тарнавский несколько секунд смотрит на меня.
— С сотки на что пересдаем, Юлия… — Вячеслав делает паузу и опускает глаза в ведомость.
А у меня язык отнимает. Я не могу даже отчество свое назвать. Не говоря о необходимости исполнить поставленную мне… Задачу.
— Александровна? — Тарнавский заканчивает. Я кое-как оживаю.
— Вы же сами пригласили, — напоминаю, заставляя себя даже моргать. Смотрю на него, и не верю, что все дерьмо, которое о нем вылили мне в уши, это правда.
Просто не верю. Я же помню. Он хороший. Не святой, ладно, но не гнида.
Вот сейчас улыбается мягко, немного щурится. В уголках светлых карих глаз собираются морщинки-лучики. И я слышу мягкое:
— Я пошутил, Юля.
Может быть покраснела бы в другой день, но сегодня даже не двигаюсь.
Конечно, пошутил. Я знаю. Это они все думают, что нет.
Тарнавский вздыхает и кивает мне за спину.
— Ладно. Садитесь, Юля. Приму ваших коллег, потом пообщаемся.
Коротко дернув подбородком вниз, разворачиваюсь на каблуках.
Лавирую между столами и сажусь на дальний угловой.
Списывать не планирую. Да я и готовиться не планирую. Я в панике. Замешательстве. В шоке. Но это никак не связано с сессией.
Отец Лизы дал понять, что я должна прийти на зачет и навязаться Тарнавскому в помощницы. Как — интересует его не очень сильно. Важен результат. А я… Смогу. Я умненькая девочка.
Вспоминаю о разговоре в его машине и передергивает.
Корю себя за каждое действие, приведшее к точке, в которой нахожусь.
Я не смогла поделиться ни с кем. Никому пожаловаться. Чувствую, что не стоит. А вот что делать — нет. Не чувствую.
Беру с угла стола белый лист. Достаю из сумки ручку и делаю вид, что начинаю писать. В реальности же вывожу парочку слов невпопад и больше не могу — пальцы не слушаются.
Если я не сделаю того, о чем было сказано, проблемы не заставят себя долго ждать. Руслану Викторовичу не пришлось угрожать. Я и сама это понимаю. Как и то, что парой фраз сказала мужчине слишком много.
Ты боялась вылететь пробкой из университета, города и жизни с перспективами, Юля? Не благодари. Тебе помогут.
Это если не сделаю. А если сделаю… Нет. Я не крыса. Не смогу ею быть. Я не такая. Или..?
Снова смотрю на Тарнавского. Он сегодня впервые на моей памяти сидит в аудитории, а не ходит или стоит. Обводит взглядом готовящихся студентов, берет в руки телефон. Устремляет взгляд в него.
Понятно, что ему скучно. И я, скорее всего, не столько повеселила, сколько раздражаю, потому что своим приходом заявила о готовности украсть у его насыщенной жизни пятнадцать минут времени.
Кто я в его голове? Ебанутая заучка с самомнением? Зачем приперлась? Чего хочу вообще?
Кто бы мне сказал, господи, чего хочу…
Снова опускаю взгляд в свой лист, слыша как один из однокурсников со скрипом отодвигает стул. Подходит к столу напротив Тарнавского и садится. Преподаватель откладывает телефон и произносит: «начинайте, Денис. Рад с вами познакомиться хотя бы на зачете».
Дальше — невнятный лепет Дениса. Наводящие вопросы Вячеслава. Длинные неловкие для сдающего паузы.
Обычно голос Тарнавского меня успокаивает. Точнее волнует, но приятно. Кожу покалывает. Живот наполняется щекочущей легкостью. Сегодня — нет. Во
