к слову «экзамены».
И да, тогда это ещё пугало до чёртиков.
Правда, не в тот момент и не меня.
В тот момент уже хотелось только есть и спать, причём дико. До звона в ушах, тумана перед глазами и ложечки, под которой сосёт. И если с голодом я ещё была готова мириться, то отсутствие сна давалось сложнее. Глаза безбожно слипались сами, а голова клонилась к близкому плечу Измайлова, пару раз достигала его и обратно вверх взлетала.
Побыть подушечкой Глеб отказывался категорично.
— Блуждающий, Калина.
— Сейчас, — я буркнула недовольно, но вспоминать, подняв глаза к потолку, стала. — Ща. Так, блуждают у нас мигранты, значит… Мигранус, нтис. Правильно же?
— Да.
— Yes! Видишь, я запомнила! — победный танец я исполнила вскинутыми руками и на время даже проснулась. — Сколько там ещё?
— Тут пятьдесят два, там сорок, — распечатанными страницами методы Глеб зашелестел старательно, — и двадцать семь существительных. А, ну и вот тут ещё двадцать четыре слова по болезням в конце. Выучим? Перед нами ещё три человека!
— На три раза вызубрим, — я, вытягивая из его рук листы, заверила бодренько. — Давай сюда. Моя очередь. Тут как раз твоя характеристика. Токсический.
— Ха-ха-ха, на себя посмотри, — проговорил Измайлов уничижительно и язвительно, резанул высокомерным взглядом, но требуемое послушно ответил. — Токсикус, а, ум…
Треклятый зачёт мы всё же сдали.
И желаемую запись в зачётку я получила. И даже неожиданно услышала, что если в следующем семестре столько же баллов наберу, то вместо экзамена мне будет счастье и четверка автоматом. И сонного охранника в полумраке холла от таких новостей я на радостях с наступающим Новым годом поздравила.
Вышла на крыльцо, чтоб замереть и на небо взглянуть.
Оно же было иссиним и одновременно прозрачно-светлым, таким, каким бывает только в городе, где так много огней и подсветок, разноцветных гирлянд на деревьях. И снег с этого неба падал белоснежными крупными хлопьями. И от одной, попавшей в глаз, пушистой снежинки я моргнула и рассмеялась.
А Измайлов, которого я, в общем-то, и ждала, наконец вышел и рядом встал.
— Завтра анатомия, — он, натягивая перчатки, заявил мрачно. — У тебя сколько долгов?
— Два.
По суставам и мышцам нижних конечностей.
И из последних было проще сплести удавку и удавиться, чем выучить начало, прикрепление и название на латыни всех-всех мышц. Радовало только одно: падеж и род на анатомии в отличие от только покинутой кафедры не спрашивали и согласовывать ничего не просили.
— У меня три.
— Надо ехать учить, — я, опуская голову и выныривая из новогодней сказки, сказала тоскливо, но с места не сдвинулась, лишь проводила взглядом прошедшую мимо нас парочку.
У людей вон праздники, подарки и ёлка, которую в этом году я первый раз до сих пор не поставила.
И ледовый городок сегодня открыли…
Мы же опять учить, пусть и бесполезно это. Не выучить за ночь столько, даже если училось и повторялось раньше.
Даже если просидеть всю ночь, то…
…когда-то давно, ещё в школе, мне попался рассказ Тэффи. Название его давно забылось, но там было про девочку, которая к экзамену не готовилась, а в последнюю ночь, осознавая масштабы подступающего бедствия, усердно начала выводить «Господи, дай!» много-много раз вместо того, чтоб выучить хоть что-то.
Тогда, прочитав, я презрительно фыркнула и обозвала её дурой. За целую ночь можно запомнить так много всего!
А вот теперь, подумав про анат, я её поняла.
Выучить уже, правда, не выйдет, а знание «хоть чего-то» не спасет. И вариант с садись и пиши всю ночь «Господи, дай!» перестает казаться таким уж бредовым. Я бы, пожалуй, и села, только не в нашем институте. Даже исполнив шаманский танец и свято уверив во всех богов сразу, мне было не сдать.
Но идти и учить всё-таки следовало, хотя бы для очистки совести.
— Мне ещё послезавтра на химию ехать, — в этом я призналась тихо.
С химией у меня дело обстояло туго.
У нас с ней была взаимная нелюбовь ещё со школы. И как я сдала экзамен, история всегда умалчивала и, пожалуй, сама не понимала. Моя химичка и репетитор не понимали тоже, как я, мало того что сдала, так ещё и поступила.
И мучилась теперь с ней тут.
Пусть и не только я.
Желающих переписать тесты или контрольную всегда хватало. И опять же у нашего препода. Нам с ними через одного везло, да.
— Но если сдам химию, то останется только анатомия, — рассуждать я продолжила оптимистично, потому что верить в чудеса надо, тем более перед новым годом. — А с одним долгом на сессию пускают, только за хвостовкой в деканат придется ид…
Договорить мне не дали.
Незаметно слепленный снежок прилетел аккурат в лицо и рот. И глаза залепило, поэтому моргать и кашлять пришлось долго.
— Измайлов, блин!
— Слушай, ну анат уже реально не выучить, — он, лепя следующий снежок, прокричал весело и азартно, — так что давай…
Ввязывайся в войну до промокших варежек, сбитой шапки и снега за шиворотом.
Глеб Измайлов, высокомерная физиономия, вздёрнутая бровь, тонна ехидства и просто идеальный Кен, сдвинув на затылок шапку, усердно катал ещё один шар снега, чтобы в меня им швырнуть.
Попасть.
— Измайлов, это вендетта!
От очередного снежка я увернулась, бросилась к сугробу, чтоб снаряды возмездия сделать и великую мстю организовать.
— Ты попади для начала, Калина! Ай…
Мы, бросив на крыльце сумки, носились зигзагами. По заснеженным газонам вокруг голых деревьев. По тротуару меж прохожих, что от нас шарахались и ругались.
Но на это было плевать.
Мы бросались и снежками, и словами.
Хохотали.
И визжали.
Ну ладно, визжала я, когда в снег, догнав, он меня уронил и основательно прикопал. Оказался вдруг сверху и близко. И глаза на расстоянии сантиметров почудились слишком серьёзными и серыми, антрацитовыми.
И смеяться, глядя в них, перехотелось враз.
Вот только…
— Колобок, Калина.
— Чего?
Я не поняла и, прогоняя тень необъяснимого наваждения, моргнула.
А он, расплывшись в ехидной ухмылке, повторил:
— Колобок повесился, Калина.
— А русалка села на шпагат, — я продолжила на автомате.
Древний-древний прикол.
Шутку, которую однажды нам с Катькой рассказал Измайлов перед химией. Мы стояли, ждали и не хотели туда идти. Туда никто и никогда не хотел идти. Туда каждый раз было, как на эшафот. Ждешь окончания, считаешь минуты всех трёх часов, что в вечность складывались. Знаешь или нет, а о себе выслушаешь и максимум один балл получишь.
И смех у нас тогда вышел истеричный, но продолжительный.
У меня ещё были возмущения, потому что Глеб свою шуточку-прибауточку выдал,
