Миссис Дженнингс, все еще в халате с пионами, но уже со своим обычным величественным начесом и с жемчужными серьгами, надетыми достоинства ради, в этот момент укачивала внука.
— Вы все равно ничем не могли помочь, Чарли. Элинор поступила разумно: разбудила Билла, и через четверть часа — точнее, через семнадцать минут, я засекала — «скорая» была уже здесь. Ее сразу увезли в больницу. Элинор поехала за сестрой, вместе с Биллом, и слава богу, потому что она выглядела просто кошмарно, бедняжка. Мне показалось, что она даже не успела причесаться.
Томми Палмер сидел, с головой погрузившись в чтение Файнэншел Таймс на своем iPad. Не поднимая глаз, он сказал:
— Кто вообще обращает на это внимание?
Миссис Дженнингс невозмутимо посмотрела на личико внука.
— Элинор никогда не думает о себе, — продолжила она так, словно не слышала слов зятя. — Но дальше так продолжаться не может. Если постоянно жертвовать собой ради других, они будут принимать это как должное. По крайней мере, Билл видит, какая она молодец.
— Мама, — сказала Шарлотта, открывая дверцу плотно набитого кухонного шкафчика в поисках кофе, — мама, давай оставим эту тему. Билл Брэндон не видит никого вокруг, кроме Марианны.
— Чушь!
— Он, конечно, считает Элинор чудесной девушкой, мама. И вполне справедливо. Но влечения к ней у него нет.
Миссис Дженнингс ответила твердым тоном, по-прежнему глядя на внука:
— Не только влечение связывает людей.
— Как правило, именно оно, — заметил Тони, не поднимая глаз от экрана. — Если влечения нет, ничего не получится.
— Не обращай на него внимания, — фыркнула Шарлотта. Она вытащила из шкафчика непочатую банку кофе и поставила на стол рядом с чайником. — Он только о сексе и думает. Я хочу сказать — в то время, когда не думает о деньгах.
— Тебе очень повезло, — сказала Эбигейл. — Чего еще хотеть от мужчины? Я всегда говорила твоему отцу…
— Слушайте, — внезапно перебил ее Томми Палмер. В руках он держал свой Blackberry. — Сообщение от Билла.
Шарлотта обернулась к мужу с пустым чайником в руках. Миссис Дженнингс подняла глаза от личика младенца.
— Кислород, — читал Томми, — сальбутамол через ингалятор… еще что-то, не могу разобрать… бромид, системные стероиды, постоянно. Реакции нет. Еду в Бартон за Белл. Элинор остается в госп. Буду держать в курсе. Б.
Томми замолчал. В кухне воцарилась полная, насыщенная ужасом тишина. Шарлотта отставила чайник, подошла к матери и забрала ребенка у нее из рук. Она склонилась над сыном, прижавшись лбом к его лицу.
— Бедная малышка Марианна… — негромко пробормотала Эбигейл.
Томми Палмер смотрел в окно.
— Бедные они все, — сказал он, — вся семья… Какой кошмар!
В больнице была комната для посетителей, в которой, как сказали Элинор, она могла подождать. Там стояли продавленные кресла с обивкой из искусственной кожи и фанерный столик с кипой старых зачитанных журналов; на стенах кое-где висели сентиментальные акварели с простенькими сельскими пейзажами. Элинор ощутила уже знакомые ей по больнице, к которой лежал отец, напряжение и страх, пропитавшие все вокруг. Она подумала, что хотя здесь можно скрыться от посторонних глаз, лучше уж присесть на стул в коридоре или кафе, чем ждать тут.
Ждать — вот единственное, что ей оставалось. В палате — стерильной, белой и страшной — Марианне давали все, что, как помнила Элинор, было необходимо в случае тяжелого приступа астмы. Молоденький врач — ей показалось, что по возрасту он больше годился в студенты — подробно объяснил, что в дополнение к бета-блокаторам им, возможно, придется добавить аминофиллин, а если наступит остановка дыхания, то и адреналин. Элинор смотрела на него, кивая, не в силах сказать, чтобы он прекратил перечислять лекарства и просто сказал, умирает Марианна или нет. От паники у нее сводило желудок при взгляде на его юное, бледное, серьезное лицо; она едва не сходила с ума от своей беспомощности, от мучительного, душащего одиночества, связанного не с тем, что она оказалась сама по себе в этом незнакомом госпитале, а с возникшим вдруг осознанием, что ей, возможно, придется дальше жить без Марианны. Эта перспектива была настолько кошмарной, что на какое-то время вытеснила из ее головы все остальные мысли, избавив даже от самобичевания, которое, Элинор знала, вот-вот захватит ее, напомнив о раздражении в адрес Марианны, недостатке жалости и сочувствия, неприятия эмоциональности сестры, ее нетерпения и упрямства — список можно было продолжать бесконечно. Но только не сейчас. Сейчас она сидела, охваченная словно параличом, на пластмассовом стуле в больничном коридоре, пока Билл Брэндон как одержимый несся в Девон, чтобы скорей привезти их мать и Маргарет.
Билл держался потрясающе. Он вызвал «скорую», а по приезде в госпиталь заставил врачей немедленно заняться Марианной, при этом ни разу не повысив голос, но и не принимая никаких возражений. После хлопот в приемном отделении, занявших около получаса, он, с лицом искаженным от тревоги, внезапно обратился к Элинор:
— Я остался бы с вами, честное слово, но я просто сойду с ума, если ничего не буду делать. Вы не против, если я оставлю вас ждать здесь, а сам съезжу за вашей мамой?
Элинор сглотнула, кивая в ответ.
— Я буду вам очень признательна, очень, я…
— Вы ей уже сообщили?
— Нет. Я пока никому не звонила.
— Так позвоните, — сказал Билл. — Позвоните ей прямо сейчас. Скажите, я буду у них через пару часов. Если…
— Нет!
Он вздрогнул и на мгновение закрыл ладонями лицо. Потом проговорил еле слышно:
— Врачи сейчас творят чудеса…
— Езжайте, — сказала Элинор.
— А как вы, нормально?
— Нет, конечно. И вы тоже. Но все равно, езжайте скорей и привезите маму. Прошу вас! И спасибо.
— Пишите мне СМС. И позвоните матери…
— Езжайте же!
Он развернулся и бросился бегом по коридору. Кто-то остановил его — незнакомая медсестра в темно-синей форме, — и Элинор увидела, как он задержался на секунду, а потом снова побежал к лифтам, а медсестра стояла и глядела ему вслед, качая головой. Чуть позже Элинор достала из кармана телефон и позвонила матери, стоя у окна и глядя на асфальтированную площадку между зданиями с бетонными кольцами, из которых торчали запыленные, неухоженные кустарники. Их разговор казался ей нереальным, он словно происходил в кошмарном сне, а не субботним утром самого обычного апреля.
— Билл едет, — повторяла она, слушая, как плачет Белл, — он уже в пути. Билл едет.
