— Билл едет, — повторяла она, слушая, как плачет Белл, — он уже в пути. Билл едет.
Потом Маргарет вырвала у матери трубку, и Элинор пришлось повторить все еще раз, и Маргарет — благослови ее Господь! — отвечала спокойно и собранно и обещала Элинор, что они будут готовы к приезду Билла, когда бы тот ни появился, и только в конце с внезапным отчаянием спросила:
— Что, если будет уже поздно?
— Нет, — воскликнула Элинор, помимо воли скрещивая пальцы, — нет. Этого не случится.
Она посмотрела на часы. На запястье их не оказалось: у нее не было времени надеть часы, она и не вспомнила о них, да что там, она даже не почистила зубы! Надо заняться этим сейчас. Надо пойти купить зубную щетку и расческу, выпить кофе и пройти через все неизбежные ритуалы, с которых начинается день. И тут страх за Марианну навалился на нее с такой силой, что Элинор охнула и согнулась пополам, свесив вниз голову и глядя на серый блестящий линолеум на полу, шепча самой себе:
— Прошу, Марианна, не умирай, не оставляй меня, борись, Эм, сражайся, пожалуйста, ради меня, я все сделаю, я смогу, я…
— Вы сестра Марианны?
На блестящем сером фоне в поле зрения Элинор возникла пара громадных белых бахил. Секунду или две она пыталась осмыслить эту картину; потом выпрямилась, скользнув взглядом снизу вверх по джинсам, клетчатой рубашке и белому медицинскому халату. Еще выше было лицо, иранское, а может, иракское, — рассеянно подумала Элинор, — а может, сирийское или турецкое, но точно ближневосточное, и густые волосы, очень темные, чуть ли не до синевы, иссиня-черные…
— Вы сестра Марианны? — повторил врач.
Он улыбался. Улыбался! Элинор вскочила со стула.
— Да! Да? Она?..
— Она пришла в себя, — ответил он. — Дыхание самостоятельное. Бронхи до конца не расслабились, но процесс идет.
Элинор не сводила глаз с его лица.
— Вы хотите сказать…
Врач поднял вверх руку с двумя скрещенными пальцами. Потом кивнул.
— Конечно, — сказал он, — приступ еще не закончился, но все будет хорошо. Вы правильно сделали, что сразу привезли ее к нам.
— Могу я… о, можно мне увидеть ее?
— Пока нет. Возможно, немного позже. Когда мы будем уверены, что состояние стабилизировалось.
Доктор поглядел на Элинор. Он был старше, чем ей показалось вначале, гораздо старше первого, молоденького врача, пожалуй, даже годился тому в отцы; наверняка такой человек знает, что такое семья, наверняка понимает, что, даже если иногда тебе хочется кого-то из них убить, ты все равно не можешь представить себе жизни без них…
— Почему бы вам, — сказал он, — пока что не сходить перекусить?
Полчаса спустя, подкрепившись черничным маффином и чашкой кофе и проведя десять минут в неуютной больничной душевой, Элинор снова заняла свой стул в коридоре. Место, которое только что казалось ей могилой, где ее хоронят заживо, вдруг стало почти приветливым, с лучами солнца, пробивающимися сквозь пыльные стекла и четкими полосами теней на сером линолеуме пола. Ряд синих пластиковых стульев по-прежнему был пуст, только в комнате ожидания сидел какой-то мужчина средних лет, беспокойно листавший журналы, но Элинор, вместо того чтобы присоединиться к нему и поддерживать вынужденную беседу, предпочла развернуть один из стульев к окну и уселась на солнце с закрытыми глазами, наслаждаясь неожиданным облегчением.
Поглощая маффин, она писала СМС. Маффин был черствым и приторным, но Элинор он показался вкуснее любых яств, которые ей когда-либо доводилось пробовать. В левой руке она держала кекс, а правой яростно давила на кнопки, строча сообщения матери, и Маргарет, и Биллу, и миссис Дженнингс, и Палмерам. «Ей лучше, — писала она, — Марианне лучше. Она дышит! Дышит!»
Элинор откинулась на спинку стула, не открывая глаз, и положила ладони на ребра, прислушиваясь к тому, как поднимается и опускается грудная клетка, давая отдых разуму, который, словно лодочка на волнах, тихо покачивался в лучах солнечного света, охваченный колоссальным облегчением, небывалой силы благодарностью, острым и всеобъемлющим восторгом от того, что она жива, и Марианна тоже, что она дышит, дышит…
— Элинор, — раздался чей-то голос.
Она открыла глаза и посмотрела вверх.
Перед ней стоял мужчина: смутно знакомый, немного неряшливый, в замшевом пиджаке и с отросшими волосами. Элинор молча уставилась на него.
Мужчина присел на стул рядом с ней. В руках он держал новомодный, с кнопкой, ключ зажигания от явно дорогой машины.
— Это я, Уиллз, — произнес он, пытаясь улыбнуться. — Ты меня не узнала?
— Боже, — сказала Элинор, инстинктивно отстраняясь, — Боже, да как ты посмел…
Уиллз поднял вверх ладонь.
— Прошу тебя, — сказал он, — прошу…
— Как ты узнал?
— Шарлотта сказала.
— Шарлотта?
— Она мне позвонила. Сегодня, в семь утра. Сообщила, что Марианну увезли на «скорой». — Уиллз сверлил взглядом ключ у себя в руке.
— Шарлотта понимает, что я чувствую, — негромко добавил он.
Элинор отсела на соседний стул, через один от него.
— Я не хочу с тобой говорить, — сказала она.
— Пожалуйста, Элинор. Я не задержу тебя надолго, обещаю. Но мне надо знать, надо знать, что она… с ней все будет в порядке?
Элинор посмотрела в окно.
— Да, — коротко ответила она.
Он судорожно вздохнул, всхлипнув от облегчения.
— Слава Богу! О, слава Богу! Я бы этого не пережил. Я не смог бы…
Уиллз замолчал и посмотрел на Элинор. Потом сказал:
— По-твоему, я подонок?
Элинор продолжала смотреть в окно.
— Ты что, пьян? — спросила она.
Он вздохнул.
— Я за рулем с семи часов утра. Гнал как сумасшедший. Даже кофе не выпил.
Она повернулась и гневно посмотрела на него.
— Я понятия не имею, чего ты добиваешься. Мне все равно, откуда ты ехал — хоть… да хоть из Абердина. Тебе нечего здесь делать. Шарлотта не должна была тебе звонить.
Помедлив мгновение, он попросил:
— Пожалуйста… удели мне всего лишь пять минут.
— Не вижу смысла. По-моему, ты и секунды внимания не заслуживаешь, не говоря уже о большем.
Уиллз наклонился к ней.
— Я вел себя как последний мерзавец, Элинор, — с болью воскликнул он. — Никогда себе этого не прощу. Но я хотел бы объясниться, потому что…
Уиллз опять замолчал. Потом сказал, почти шепотом:
— Я должен попросить прощения.
Элинор не отвечала.
— Я не надеюсь, что она когда-нибудь меня простит, — снова заговорил Уиллз, но тут Элинор его перебила:
