день. Да, их теперь четверо: Макс и Альда, Валера и Лиза. Квартет, что готовит уникальный и мощный по своей силе танец.
– Они хотят выступить на фестивале. Думаю, в рамках страны они не остановятся. Мир ждёт их. А я уверен: миру нужны такие, как Макс и Альда. Мне больше нечего им дать.
В голосе Грэга – сожаление. Лёгкая грусть ложится ему на плечи и эполетами усталого генерала тянет вниз, меняя осанку.
– Макс и Альда не конец жизни, а способ выйти на новый виток, – мягко журчит Юля и пальцами гладит плечи любимого мужчины, смахивая паутину сомнений.
– Думаешь? – Грэг не меняет позу, но по вздоху она слышит, как его немного отпускает.
– Уверена, – целует его в щёку и ерошит светлые волосы в туго затянутом хвосте. – Они – дыхание, Гриш. Воздух, способный заряжать и вдохновлять. Ты лучше дыши глубже, больше пользы будет, чем от страданий из-за того, что дети выросли. Рано или поздно птенцы улетают, иначе им не расправить крылья, не спеть свою песню.
– Какая ты у меня мудрая, – Грэг поворачивается и целует Юлю в макушку, а затем – в щёку и, подумав, в губы. Долгий и непочтительный поцелуй с запахом кофе и пороха, от которого она готова взорваться, как праздничная хлопушка.
У Юли есть тайна. Даже две. И пока она не готова признаться почти мужу ни в одной из них.
– И раз-два-три! – дирижирует деятельная Лиза, вдохновенно размахивая руками. Валера на их фоне – всего лишь фигура, неприметная и почти сливающаяся со стенами. Но убери его – и магия рассыплется на части, перестанет действовать. – Альда, ты спешишь! Макс, ты отстаёшь! Валера, ну что ты замер, как великий страж? Давай картинку, не тупи!
– Мы им сейчас не нужны, лишние, – бормочет Грэг, прижимаясь всем телом. – Предлагаю сбежать. Недалеко. Тебя не оскорбит, если мы запрёмся в моём кабинете и кое-чем займёмся?
– Поизучаем методическую литературу? – Юля пытается изобразить невозмутимость, но ей плохо удаётся: рваные вздохи, похожие на стоны. Куда она катится, взрослая, самодостаточная женщина, мать почти взрослой дочери?..
– Можно и так сказать, – Грэг теснит её грудью и бёдрами, вызывая искры во всём теле. Кружится голова. Иногда приятно терять контроль и позволять своему мужчине творить всё, что захочется.
Они не входят в двери – вваливаются, разгорячённые, с сумасшедшим блеском в глазах. Юля уже ничего не соображает, но улавливает щелчок. Грэг помнит, что закрытые двери – возможность скрыться от внешнего мира.
– Попалась! – это почти шёпот – хриплый, немного со смехом. Большие ладони обхватывают грудь, и Юля выгибается им навстречу. Она горячая и влажная, охваченная томлением и предвкушением того, что сейчас непременно случится.
В нём сейчас нет излишней нежности – слишком много жёсткого напора и нетерпения, словно они сто лет не виделись. Он не раздевает её – не до этого. Задирает юбку до талии, нагибает над столом.
Пальцы пробираются между ног – уверенная, умопомрачительная ласка, заставляющая стонать и подаваться навстречу этим рукам, что знают, знают её, но не перестают удивлять, боготворить, радовать.
Трусики спадают на пол. Юля нетерпеливо переступает через них. Взвизгивает молния. И вот он весь – горячий и твёрдый – в ней, до основания, до самого донышка. Там, где ему – самое место. Единственное – ревниво и собственнически думается ей.
– Единственная моя, – жарко шепчет Грэг , вторя её мыслям. И совсем сумасшедшее бьётся в голове, как сердце: они то самое целое, неделимое, когда и мысли, и слова совпадают, когда пульс бьётся в едином ритме. Когда кажется: ближе и роднее быть не может, и каждый раз что-то объединяет их ещё плотнее.
Оргазм затопляет её, заставляет тело конвульсировать сладко, почти на грани удовольствия и боли. Это похоже на пожар, который жадным языком слизывает всё, что попадается ему на пути. Но после огня – опустошение и выжженные пустоши, а после единения с Грэгом – расцветающие розовые кусты, когда появляются новые бутоны, благоухающие и прекрасные.
Он присоединяется к ней – Юля чувствует его на мгновение окаменевшее тело и впитывает в себя дрожь глубоко-глубоко в себе, отчего содрогается во второй раз, ловит волну за волной и пытается сдерживать крики.
Интересно, когда он поймёт?.. Они не говорят на эту тему. Похожи на двух подростков, которые прячут по-страусиному головы в песок. Не может быть, чтобы Грэг был настолько беспечен. Но в противном случае – это эгоизм чистой воды.
У Юли нет сил ни сердиться, ни возмущаться. Для себя она всё решила с того первого раза после долгой разлуки.
Грэг мягко обнимает её за плечи, поднимает со стола. Нет – соскребает то, что ещё не растеклось плавно по всем поверхностям от счастья. Он сам натягивает ей трусики и опускает юбку, усаживает в кресло и поправляет разметавшиеся пряди. Правда, ему не стереть ни блеск её глаз, ни распухшие от поцелуев губы не спрятать.
Он садится у её ног и кладёт голову на колени.
– Постоянно хочу касаться тебя, – то ли жалуется, то ли признаётся. – Не знаю, как бы я пережил этот «кризис среднего возраста» в профессии без тебя?
– Молча, стиснув зубы, – слабо улыбается Юля. Ей хочется спать. Веки тяжелеют, закрываясь. В последнее время ей постоянно хочется спать. Она борется с этим, как может. Но сейчас отключается почти, не в силах совладать с расслабленной истомой, что греет её изнутри и погружает в сладкие грёзы. – У тебя куча учеников, Грэг. Да, Макс и Альда – лучшие. Но после них есть и будут другие, не менее талантливые мальчики и девочки, в которых только ты можешь разглядеть те самые искры, что однажды вспыхнут и поразят других.
Она ещё что-то говорит, но речь её замедляется, становится тише и бессвязнее. Перед тем, как провалиться в сон, Юля чувствует губы Грэга на веках и шее.
– Поспи, отдохни, – он подставляет пуфик для ног, и хочется плакать от нежности, что разливается, топит, погружает в свои воды и не хочет отпускать. – Я люблю тебя, – слышит Юля его шёпот.
«И я тебя» – остаётся невысказанным, но он и так знает. Это невозможно не увидеть. И ей нравится
