быть распахнутой настежь, продуваемой всеми ветрами, без тёмных углов и тайн. Ну, разве что две, самые крохотные. Но она ведь их и не прячет… Если захочет, сам увидит и узнает. А пока… пусть полежат на видном месте, подрастёт и созреет.
Глава 55
Макс
У Альды кожа розовеет после оргазма – переливается перламутрово, как у морской раковины. Так и хочется провести пальцем, посмотреть на нежное свечение. Макс видит его даже с закрытыми глазами.
Альда спит тихо. Дыхание у неё еле слышное, поэтому Макс нередко прислушивается напряжённо. Губы у неё размыкаются во сне – так и тянет поцеловать, прижать к себе хрупкое тело, защитить.
Ему предстоит много открытий – маленьких и больших, но каждый штрих – нечто большее, чем просто знание. Это как ловить отражение в зеркале, находить похожести и различия, радоваться её улыбке или наблюдать, как она закусывает губу, хмурит брови, как по-особенному вскидывает руки, чтобы убрать мешающие волосы.
Он обожает светлую стрелочку на её лобке – пушистую и аккуратную. Он полюбил шрам-змею и нередко целует именно это место. Вначале она страдала.
– Не надо, пожалуйста, – и брови ломаются в невыносимой муке.
– Позволь любить тебя всю, – просит он, умирая от её неидеальности, от совершенства, когда нравится всё без исключения. – Это не блажь и не напоминание. Это возможность принять тебя такой, какая ты есть. Выразить свои чувства.
Он хотел показать ей, что любит её. Вот так просто – любовь пришла и не завоевала, не взяла в плен, а обняла тонкими руками с нереальной пронзительностью, когда дрожь проходит по телу, сердце тает в груди, как сосулька, которую приласкало горячее солнце. Когда хочется опасть к ногам любимой девушки пёстрым листопадом, встать на колени, чтобы целовать пальцы на ногах. И это не унижение, а избыток чувств, не слабость, а нарастающая сила, способная перечеркнуть страницы прошлого, чтобы начать жизнь с чистого листа.
Она любит спать, закинув ногу на его бедро. Ей нравится переплетать пальцы просто так и когда они любят друг друга. Это их фишка – ни с одной девушкой он не делал подобного. Да и были ли они, какие-то там девушки?..
Сплетаться пальцами и умирать от счастья. Целовать любимые губы и прижиматься телом – молодым и горячим, неистовым и неутомимым.
Они много занимались, танцевали, спорили до хрипоты, подбирая движения. Меняли концепцию танца, тиранили Валеру и отмахивались от вездесущей Лизы.
Казалось, сил хватит лишь на душ и спать. Но, соприкасаясь, они вспыхивали, срывали одежду, любили друг друга языком тел и почти не говорили о любви вслух. Словно боялись вспугнуть. То там, то здесь рвался тонкий тюль их недомолвок – в прорехи естественно, как само собой разумеющееся, лезли слова, слетали с губ тихими признаниями, но и Альда, и Макс делали вид, что не поняли, не услышали, пропустили мимо ушей.
Не хотели сглазить, спугнуть, помешать эмоциям развиваться, отращивать крылья, но сердца знали – их не обманешь.
«Завтра» – давал он себе слово, и снова не трусил, но побаивался разрушить то, что между ними сложилось. Слишком ярко, до нехватки дыхания.
Он будил её поцелуями по утрам. Зацеловывал до беспамятства. Тонул в ощущениях и не мог, не хотел насыщаться.
Он входил в неё бережно, растягивая удовольствие. Обожал её стоны, гордился каждым её оргазмом. Он учил её любить себя. И радовался, как сумасшедший, когда Альда однажды перестала страдать и сама подставила для поцелуя ногу со шрамом-змеёй. Это была его личная маленькая победа.
Альда оттаивала, сбрасывала старую кожу, как ящерица, вылетала из кокона бабочкой, преображалась. Счастливые глаза. Чистый смех. Открытая. Счастливая. Его.
Макс уже и не вспоминал замкнутую холодную девчонку, что пришла к нему однажды. Но с другими она держала дистанцию. Не раскрывалась – вежливо-холодная, недоступная, гордая. И этот дикий, невероятный контраст будоражил, заводил безумно: с ним она особенная.
– О чём думаешь? – почти невесомо проводит она пальцами по его волосам, и Макс закрывает глаза, отдаваясь этой очень скромной ласке.
– О нас, – он почти не лжёт, потому что Альда и он для него – знак равенства.
– Да? – тонкие руки обнимают его за плечи. Спиной он остро чувствует Альдину грудь. По телу невольно прокатывается дрожь. Хочется сжать Альду в объятиях, но Макс терпит. Иногда есть границы, за которые ему претит переступать.
Макс кивает. Получает поцелуй в макушку, а затем Альда растворяется в пространстве. Краем глаза он видит, как она устраивается на диване, поджимает по-турецки ноги, кладёт на колени локти и слегка раскачивается, думая о чём-то.
– Не поворачивайся, Макс, – просит Альда, и он подчиняется напряжению в её голосе.
Сразу портится настроение: Макс понимает, что она хочет сказать нечто неприятное. Вместе с этим появляется желание вскочить и запечатать её прекрасные губы ладонью. Пусть грубо, но верно, чтобы тяжёлые слова не упали камнями, не поранили ни его, ни её.
– Помнишь, ты однажды просил рассказать… Не знаю, почему сегодня. Может, готова.
Поначалу он плохо соображает, о чём речь – так не хочется портить вечер. А потом на него накатывает.
Это как испарина, липкий пот, когда становится плохо. Он не может сказать «нет», отсрочить неизбежное. Потому что нужно проговорить вслух самое болезненное. Сам предлагал сделать это однажды, но тогда Альда пошла на попятный.
Макс дёрнулся, желая спрятать Альду от самой себя. Укрыть, уберечь, разделить боль.
– Пожалуйста, не оборачивайся, – та же просьба – тихая, но решительная. – Так мне будет легче. Да и рассказ короткий.
Макс слышит её дыхание. Голос спокойный. Альда говорит короткими фразами, словно фильм пересказывает. Это похоже на взгляд со стороны, но он знает, какого труда стоит ей держать дистанцию, не поддаваться эмоциям, что могут затянуть на самое тёмное дно ужаса, что остался далеко позади, но способен вынырнуть и мучить, если только покажешь свою слабость.
– Это была богемная вечеринка. Я не хотела идти. А Коля настаивал. Говорил, нужно общаться. На самом деле – это возможность засветиться. Там нужные люди. Сейчас я понимаю. Он… всегда стремился
