иметь подушку безопасности. На всякий случай.
Я плохо себя чувствовала. Простуда. Но на начало вечера не понимала, что больна настолько. Мы поехали на моей машине. Под вечер мне стало совсем плохо. Температура поднялась высокая, наверное. Я могла уехать на такси. Могла забрать с собой Колю. Но он не хотел – всё только начиналось. Тогда я упросила увезти меня.
Он отнекивался. Мне бы не настаивать. Не знаю, что на меня нашло. Я же не знала, что он… не совсем адекватный уже. Лёгкие наркотики. А может, не в них дело. Просто так сложилось. Мы попали в аварию. Ему ничего, а я… на грани жизни и смерти. Высокая температура и сломанные кости. Разрывы тканей и очень долгое беспамятство.
Если бы не Коля, я бы не выжила, наверное. Он всё сделал правильно тогда. Я выходила долго и трудно. Поначалу говорили: ходить не буду. Позже прогнозы стали более оптимистичными. Меня оперировали за границей – у отца связи, деньги.
Но физическая боль не самое страшное. Хуже всего оказалось осознание, что я больше никто. Тело в коляске. Непонятная клякса в пространстве. Маленький покорёженный винтик, которому нет места в механизме жизни. Так я думала и ощущала тогда. Проваливалась во тьму. Разум не справлялся.
– Альда… – голос её дал трещину, осёкся, перестал быть нарочито бесстрастным, и Максу лишь силой воли удалось не кинуться к ней, чтобы спрятать в своих объятиях.
– Всё в порядке. Не надо. Не жалей меня. Я справилась. Ты же знаешь. Нашла силы. Не без помощи. Я… всегда стремилась быть самостоятельной. И в тот период, зависимый и сложный, именно это помогло выкарабкаться. Не упасть грузом на плечи родителей или Коли. Хотя он, наверное, не смог бы. Да и это к лучшему, что я не узнала его с плохой стороны. Он помогал, как мог. Как это говорят, не бросил. По личным причинам, конечно же, а не от большой любви. Как оказалось, я не очень-то была ему нужна. Не виню, не осуждаю, отпустила. Потому что у меня есть ты.
Он всё же не выдержал. Сорвался, кинулся, обнял, прижал к себе. Усадил на колени. Альда прижалась доверчиво. Пальцы её привычно пробежались по скулам, словно узнавая. Будто за эти несколько минут он мог измениться. Но ничего не поменялось. Наоборот. Она стала ближе и роднее. Доверилась полностью, раскрылась до конца.
– Я жалею иногда, что не мог быть рядом, – шепчет в белокурые волосы, касается поцелуями лба и щёк, нежных век с трепещущими ресницами, что щекочут губы. – Но не знаю, не прошёл бы я мимо тебя. Заметил ли, почувствовал бы?
– Сейчас это не важно, Макс, – вздыхает, оплетая руками шею. И от этого становится хорошо. – Теперь ты, – просит еле слышно. Но ему не страшно рассказывать. У Макса даже боли не осталось – так он полон тем, что происходит здесь и сейчас.
– У меня история чуть длиннее, – собирается он с духом. – Я… должен рассказать всё, чтобы ничего не осталось за плечами. Дай слово, что дослушаешь.
Она гладит его плечи. Ободряюще, спокойно, вселяя уверенность, что сможет выдержать. Без слов. Без дурацких вопросов. Его драгоценная Альда. Священное оружие крестоносцев, способное и разить в цель, и быть знаменем нерушимой веры.
И Макс рассказывает историю своей любви – сухо, как полицейский протокол. Без эмоций – они отбушевали. Сейчас он понимает: тогда ему не хватило именно мозгов, холодной головы, но не оправдывал себя, не старался казаться лучше.
Альда слушала, замерев. Руки её так и покоились на шее, но не шевелились, не подавали знаков. Лица её Макс не видел, поэтому не мог понять, что Альда испытывает, но говорить не перестал. Важно рассказать всё, а потом уж они разберутся.
– Это случилось в армии, – подошёл он к главному. – Я получил увольнительную, отправился в город. Мне не хватало свободы. Военного из меня точно не вышло бы. Не тот характер. Нет умения беспрекословно слушаться приказам. Нет, я не буянил и не выделывался – служил, как все. Но внутри так и не ощутил высокое предназначение, когда армию выбирают профессией, становятся членом её семьи. Поэтому я любил увольнительные.
Макс прикасается губами к светлым волосам, закрывает глаза, удерживает вздох. Ему не хочется быть слабым, но он и так понимает, что проиграл Альде по силе духа. Не смог стать сильным, как хотелось бы. Но этот шаг – самое важное, что он должен сделать.
– Не знаю, какого чёрта меня занесло на заброшенную стройку. Она такая… как обломок прошлого, припорошенная пылью и забвением. Недостроенное здание. И никаких ограждений. Наверное, местные жители привыкли и внимания не обращали.
Там играли дети – двое пацанов лет по семь, а третий – карапуз. Года четыре, наверное. Чей-то братишка. И пока эти двое увлечённо играли, малыш забрался повыше. Устроил рёв, испугался. Да и мальчишки струхнули.
Знаешь, мне тогда это показалось игрой. Я большой и сильный. Ловкий и… Я играючи по перилам мостов ходил, трюки делал. По фонарным столбам как обезьяна карабкался. А тут фигня какая-то. Там и высоты никакой толком не было. Для детишек – да. Я туда легко, как по болотным кочкам. Мне даже понравилось. Малыша передал старшим в руки. Назад спускался. А дальше… на край плиты – и всё.
От боли сознание потерял. Ногу придавило. Мальчишек и след простыл, испугались. Не сразу обо мне рассказали – боялись, влетит, что по стройке лазали. В общем, это уже ничего не решало, наверное. Кости ступни раздробило. Если бы сразу, возможно, но не в этом городе… И так далее. А тогда осталось одно решение – ампутация.
Руки Альды дрогнули и прижали его покрепче. И Макс выдохнул. Неосознанно он ждал хоть какого-то знака от неё. И дождался.
– Я не такой сильный, как ты. Не мог понять и смириться. Истерил. Ингу во всём винил. Я ведь из-за неё в армию пошёл. А так бы мамино-папины связи могли бы избавить меня от этого удовольствия. Озлобился, замкнулся, не хотел ни с кем общаться. А дальше ты знаешь. Я словно другим человеком стал. Растерял всё, что было во мне хорошее.
– Всё позади, Макс. И уже не вернётся, – шепчет Альда. Тонкие
