— Ты мой король навсегда, — говорила она, глядя на него преданными глазами. — Ты самый лучший. Я умираю от счастья.
И т. д.
Причем мужчины у нее были, и даже один гражданский муж, Борис навел предварительно справки. Неужели он в самом деле оказался лучшим? Потом он догадался, что для Женечки лучшее было то, что перед глазами. Счастливейший характер! — даже позавидовал он.
Женечка в тот вечер восхищалась решительно всем: его квартирой, видом с лоджии, его кухней.
Но, между прочим, восхищаясь, она легко и быстро приготовила замечательный ужин. (То и дело приговаривая: «Какая ложечка замечательная! Фамильное серебро?») Не преминула восхититься и собственным блюдом, которое приготовила.
Ее радость была заразительна, и Борис, помнится, весь вечер пребывал в хорошем расположении духа. Однако наставал момент прощания, поскольку он, верный своим правилам, не хотел оставлять ее на ночь. А она сама заговорила об этом:
— Наверно, ты не хочешь, чтобы в квартире друга ночевала посторонняя женщина. Я сейчас уйду. Хотя мне некуда спешить.
Странное чувство появилось у Бориса, и он вдруг сказал:
— Да нет, здесь ночуют. И вообще, это моя квартира.
— Мужчины любят заметать следы! — лукаво погрозила ему пальчиком Женечка.
— Дело в другом. Через полчаса ко мне должна прийти другая женщина.
— Понимаю. Еще бы. Тебя все должны любить. Ты сокровище, а не человек.
Фантастика какая-то! — подумал Борис. И сказал:
— Она может и раньше прийти, так что ты, пожалуйста, иди. До трамвайной остановки знаешь как добраться?
— Знаю.
— И будь осторожна, у нас тут пошаливают в последнее время. Подростки-насильники.
— Ничего, я везучая.
— Двадцать минут до остановки тащиться! — лицемерно посочувствовал Борис.
— Это хорошо. Если б сорок — еще лучше.
— Почему?!
— Потому что идешь… Думаешь… О тебе вспоминаешь… Об этом роскошном вечере… Я обожаю идти и думать. Могу весь город насквозь пройти.
Борису даже совестно стало.
— Извини, — сказал он. — Я пошутил. Оставайся.
Она была счастлива — безумно!
И это был тот редкий случай, когда он оставил женщину на ночь.
Утром проснулся от запаха кофе. Вышел на кухню: стол был идеально сервирован, а Женечка — свежа, хороша, приветлива.
Он провел с нею еще два дня, не уставая удивляться тому, насколько она поглощена им, насколько неутомима в восхищении каждым его словом и жестом. Но потом испугался: как бы дело не зашло слишком далеко!
И под каким-то предлогом расстался с нею, предпочитая после расставания думать, что она восхищается тем, кто перед глазами.
Но вдруг нет? Вдруг все-таки именно он, Борис, чем-то поразил ее?
Проверить нетрудно: ее рабочий телефон у него в записной книжке.
Он позвонил.
Услышав его голос, Женечка так обрадовалась, будто он воскрес из мертвых.
— Что ты? Где ты? Что с тобой случилось? — кричала она.
— Я болел, — сказал Борис. — Ты хочешь меня видеть?
— Господи, он еще спрашивает! Когда?
— Через час будь на углу Краковской и Лыховской в лыжном костюме. Поедем на лыжах кататься.
— Ой, мне отпроситься надо, даже не знаю… — огорчилась Женечка.
— Как хочешь, — сухо сказал Борис.
— Да нет, я смогу, смогу!
И через час она стояла на назначенном месте в меховом пальто, из-под которого виднелся лыжный костюм.
Борис с удовольствием отметил, что выглядит она замечательно. Он подкатил на машине, она вскочила, счастливая донельзя.
— Вот подарок так подарок! — говорила она. — Мне и так везет в последнее время, а тут вообще просто!
— В чем везет? В мужчинах? — насторожился Борис.
— Тут минус. После тебя какие мужчины вообще?
Борис улыбнулся.
Они приехали на лыжную базу «Старт», где у Бориса был прикормленный и припоенный сторож Федотыч, всегда выдававший ему лучшие лыжи (своих у Бориса не было: он катался слишком редко), указывавший самые лучшие, накатанные маршруты и, главное, с ненахальным подмигиванием вручавший ключик от комнаты, соседствующей с раздевалкой и всегда жарко натопленной, там спал сам Федотыч, но содержал ее в чистоте и опрятности. В этой комнатке у Бориса не раз случались и эпизоды мимолетных романов, и начала Больших.
Федотыч как штык был на месте. Получив сверток с копченым салом, которое он обожал, и бутылку «Очищенной русской», он бросился обслуживать гостей.
Через несколько минут они были на лыжне, Женечка уже взбежала на небольшой холм, откуда начинался долгий и приятный пологий спуск, и стояла там, переполненная восторгом, озирая окрестности. В своем красно-синем костюме, с распущенными волосами, не крашенными, а черными от природы, с лицом, на котором не было косметики (только губы блестели, покрытые кремом от обветривания), она была яркой, как на цветной фотографии. Будто живая реклама зимней спортивной одежды.
И такая женщина — ничья, не замужем? — поразился Борис. Где глаза у мужиков?
Он пропустил ее вперед. Из двух соображений. Первое: подавляющее большинство женщин по лыжне идут некрасиво. И от неумелости, и от того, что сами лыжные колеи заставляют невольно косолапить, расставляя ноги. (А некрасивее всего смотреть сзади на профессионалок с их ужасающими мышцами, с их приспособленным только для лыжни и для побед могучим крупом!) И Борису невольно хотелось увидеть эту некрасивость, он поймал себя на том, что поневоле ищет недостатки в Женечке. Второе соображение: женщина идет по лыжне медленнее, а утомляться нельзя — он по опыту знает, как болят нетренированные мышцы даже после часа лыжной прогулки, и потом их может даже судорогой свести в самый ответственный момент. К тому же он вообще не любил, когда кто-то идет за спиной. Это и лыжни касалось, и жизни вообще.
К его удивлению, Женечка шла умело, ровно, изящно, стройность ее только подчеркивалась этим легким бегом. Она развила достаточную скорость, а ведь Борис, приглашая ее на прогулку, даже не спросил, умеет ли она вообще держаться на лыжах. Похоже, подумал он, эта женщина все делает хорошо, потому что делать хорошо — значит получать удовольствие, она любит и умеет получать удовольствие.
Вышли в редколесье, сбавили ход, иногда останавливались, переговариваясь или просто молча оглядывая опушенные снегом деревья. Борис ждал громких неумеренных и приторных восторгов (заранее опять-таки почему-то настраиваясь на раздражение), но Женечка была просто идеальной спутницей. Она говорила ровно столько, сколько хотелось Борису, и молчала столько, сколько ему желалось. На одной из развилок (одна лыжня дальше в лес, другая, делая круг, — к базе) она обернулась, улыбнулась Борису (как подарившему ей все это чудо) и сказала:
