— Ну что, назад?
И это был именно тот момент, когда самому Борису хотелось повернуть.
Мистика какая-то, подумал он.
Да и у Женечки вид колдовской, инопланетный даже — ярко выделяющийся на фоне этой белизны и серых стволов. По снегу, мимо лыжни, Борис подошел к ней, обнял, и они долго целовались.
И повернули назад.
Федотыч, отведавший и сала, и водочки, встретил их как родных.
— Вам погреться надо часик-другой! — предупредительно сказал он и сунул Борису ключик.
В заветной комнате было жарко, но не душно. Бутылка легкого вина стояла на столе. Фужеры — чистые. Апельсины — уже порезанные и с выступившими капельками влаги. (Приготовлено Федотычем, которому все это вручил перед прогулкой Борис.) На широкой лежанке постлан огромный тулуп, мягчайшим мехом наружу (и никаких простыней и подушек!). Подле ложа теплилась свечка. Окно глухо зашторено, Борис выключил лампочку, и остался только чарующий свет свечи. Что и говорить, Федотыч знал свое дело!
Борис и Женечка, смеясь беспричинно, выпили по фужеру вина, жадно съели по нескольку долек апельсина.
Продолжая смеяться, легко и просто, как будто это бывало каждый день, они подошли к ложу.
— Король мой, король! — говорила Женечка, обожая Бориса всем существом. И он купался в этом обожании и думал: разве это не идеальная жена? Она любит его, она все умеет, она будет с детьми и плавать, и на лыжах ходить, и по-английски свободно разговаривать. Кстати, не проверить ли?
— Well, — сказал он. — What’s the trouble? You certainly don’t look as if there is anything wrong with you.
— I was not feeling well for some time. I’ve lost my appetite. I don’t sleep very well! — без запинки откликнулась Женечка, блистая прекрасным произношением.
Борис умилился.
И решил задать вопрос, который следует задавать не в порыве близости, ибо женщина может быть этой близостью загипнотизирована, а сейчас, пока они сидят на ложе рядом и смотрят с улыбкой друг на друга, как давние друзья.
— Послушай, Женечка… Ты хотела бы стать моей женой?
Она опустила голову.
— Нет?
Она подняла голову, в глазах блестели слезы, от света свечи они теперь ярко мерцали, как необыкновенные драгоценные камни.
— Я не верю, что бывает такое счастье.
— Я хочу, чтобы ты стала моей женой.
— А я хочу, чтобы ты стал моим мужем, мой король.
— Это будет первая наша брачная ночь, моя королева.
— А это будет наше брачное ложе, — сказала Женечка, обнажаясь, ложась и четко вырисовываясь белым телом на буром меху.
Борис склонился над ней, тоже приготовленный к брачному таинству.
Приготовленный, да не совсем.
Видимо, этот день предназначен был быть мистическим от начала до конца. Он видел тело Женечки — и тело было идеальным, как все в ней. Но вдруг, как видение, сквозь него проступило другое тело — маленькой девочки-женщины Нинки. Он видел его совершенно четко. Мистика была и в том, что он ведь никогда не видел Нинку обнаженной, только угадывал. И он понял вдруг, что ему нестерпимо хочется узнать, верны ли его догадки, ему хочется видеть Нинку, ему хочется чувствовать ее…
— Извини, — сказал он, беспомощно ложась рядом с Женечкой. — Я отвык от физических нагрузок.
— Господи, какая ерунда, — прошептала Женечка. — Ты рядом, и я счастлива. Это у нас будет тысячу раз, мой король, мой муж.
Ну уж вряд ли, подумал Борис.
Все очарование разом померкло в его глазах.
Мех показался колючим. И вообще воняет псиной. И кто знает, не разгуливают ли по нему венерические насекомые? — ведь Федотыч не только Бориса привечает.
Борис вскочил как ошпаренный.
— Что ты?
— Вспомнил! Меня же ждут! Я обещал!
— Тогда поспешим. Все правильно, для мужчины работа — самое важное.
И она чуть ли не помогала ему одеться.
Возвращаясь в город, он вел машину с хмурым, сердитым лицом. Если она скажет хоть слово, он обругает ее самыми последними словами. Но она молчала.
Он высадил ее там, где взял, не спрашивая, где ей было бы удобнее.
Она вышла из машины.
— Как-нибудь созвонимся! — крикнул он ей вслед.
— Да! — ответила она.
И он не выдержал. Он выскочил из машины, подбежал к ней и шепотом (чтобы не привлекать внимания прохожих) прокричал ей в лицо:
— Что ты за человек? Тебя оскорбили, смешали с грязью, а ты уходишь как ни в чем не бывало! Ты даже не скажешь мне, что я подлец, а я ведь подлец!
— Скорее всего, — с улыбкой согласилась Женечка. — Но зачем мне об этом думать? В лесу было прекрасно, я об этом буду думать. Вино было прекрасно, апельсины, свет свечи… Ты сделал мне предложение, пусть в шутку — или на минуту действительно подумал, что хочешь жениться…
— На минуту подумал. Честно.
— Вот видишь. Нормальная женщина, когда ей делает предложение любимый человек, счастлива. Пусть минуту, но счастлива. У других и того нет. Вот об этом я и буду думать и помнить. Этим и буду счастлива. Не стоит травить себя несбывшимися надеждами.
Борис подумал, что в ее словах есть какая-то совершенно нелогичная, но своя и несокрушимая логика.
— Прости, — сказал он и поцеловал ей руку сквозь перчатку.
— Ничего. Будь счастлив.
— Ты тоже. Никто так не достоин счастья, как ты. Знаешь это?
— Знаю. Но почему никто? Все достойны.
И она легко повернулась и легко ушла.
И Борис погрузился бы в угрызения совести, если б не думал о Нинке, — только о ней, до боли.
А Нинка не замедлила явиться на другой день, поскольку полосы на ее теле приобрели нужный приятный для глаза оттенок.
Перед подъездом Беркова она зачерпнула чистого снежку и потерла слегка себе щеки, чтобы капли остались. Она умела и настоящими слезами плакать, но сейчас ей это было не нужно: глаза красными, не дай бог, станут!
Радостный Берков открыл, она вошла, не глядя на него, сбросила шубку прямо на пол у двери и прошла в комнату и села в кресло, опустив голову.
Удивленный Борис подошел к ней. Нежно взял за подбородок, желая заглянуть в лицо.
— Что с тобой? Ты плакала?
— Нет! От смеха с ума схожу! — Нинка показала на мгновение мокрое лицо и тут же спрятала его.
— Что случилось? Что?
Нинка вытерла кулачками влагу с лица (зная, что этот детский жест его умилит) и тихо сказала:
— Бьет он меня.
— Кто?
— Кто-кто! Сто раз рассказывала! Хахаль мой, по кличке База.
— Бьет? — изумился Борис.
До него словно впервые действительно дошло, что у Нинки и впрямь есть хахаль, хотя он уже и слышал ее рассказы о нем, и видел синяк у нее под глазом. Но, увлеченный своим чувством соразмерности с этой девочкой, он как-то нереально все это представлял.
