В полосе света управляемый по радио грузовик начал тяжело надвигаться на маленькую машину, которую ему предстояло раздавить. Легковушка тоже сдвинулась с места. Квик пошевелился, и Лон показалось, что он улыбается. Связанные невидимой нитью, ведущей к смертельной черте, машины на огромной скорости столкнулись. Маленькая словно взорвалась от удара, листовое железо отлетело от кузова, расползаясь, как мокрая бумага, и тело Квика, это вновь подвергнутое пытке тело с наполненными формалином венами цвета алой крови, разорвалось во второй раз, превратясь в комок мертвой плоти, куски которой прилипли к металлу, в то время как правое переднее колесо грузовика дробило голову.
— Я сама об этом читала! Местность называется Вилькабамба, она расположена на холмах Святой долины в Андах! Никто не знает, воздух там такой или пища. Столетние мужчины как мальчишки бегают по улицам, уходят на пенсию в сто двадцать лет, а умирают к ста сорока пяти — ста пятидесяти годам. Можете поверить, у меня есть статья из газеты… Вместо того чтобы оставаться здесь, в этом нездоровом климате…
— Замолчите.
— Женщины там способны рожать до шестидесяти пяти лет.
— Заткнитесь! Вы мне осточертели!
Так неловко, хотя и с огромным желанием Урсула пыталась поднять моральный дух хозяина. Накануне он долго не выходил из своего музея, а когда появился, выглядел очень странно и рубашка на нем почему-то была изодрана в клочья. Арчибальд гневно отверг помощь слуг, поднялся в свою комнату и заперся там, не желая впускать даже ее, Урсулу. Больше того, он пригрозил выкинуть всех на улицу, если только заметит, что сюда сует нос какой-нибудь врач или же полицейский. Остаток ночи прошел в тревоге. Урсула подозревала, что эти люди в капюшонах причинили зло господину. Да, но какое? Хозяин утром поднялся как обычно и, не говоря никому ни слова, прошел прямо в комнату за ванной, где хранилась его специфическая коллекция. Двумя часами позже он позвал туда Урсулу.
По его приказу она пересыпала из глиняного сосуда в золотую урну пепел, происхождение которого определить не могла. Он ничем не напоминал высушенное дерьмо — ни по консистенции, ни по цвету, ни по самому веществу. Во всяком случае, если это и были экскременты, то не господина, а кого-нибудь другого. За пятьдесят лет службы у Арчибальда она научилась определять продукт без тени сомнения, безошибочно.
— Ну вот… Готово…
— Принесите этикетку.
— Куда?
— На урну, сумасшедшая старуха, не на вашу же задницу!
Грубость Арчибальда подтвердила страхи Урсулы: хозяин был несчастен! Она чуть было не проговорилась, что пыталась изгнать из резиденции зло с помощью святых братьев по вере, но в последнюю секунду передумала, полагая, что совершит грех, похваляясь добрыми поступками. Подлинное милосердие не выставляет себя напоказ.
— Что это значит? — тихо спросила она.
— О чем вы?
— Ну, вот здесь написано: «Леонардо скорбит…»
— Какое ваше собачье дело? — рявкнул Арчибальд.
Он вовсе не собирался объяснять этой старой дуре, что принял решение хранить пепел сожженной картины да Винчи с теми же почестями, как и свои собственные испражнения.
— Хорошо, хорошо… вот так, уже готово. Куда прикажете поставить?
— Найдите на восемнадцатой полке четвертой этажерки место, где должен был находиться сосуд в честь моего пятидесятилетия.
— Его там больше нет? — испугалась Урсула.
— Я его отдал, — сухо ответил Арчибальд.
Урсула вскрикнула как раненый зверь:
— Отдали?
— Да. И вас это не касается, — проворчал Арчибальд.
— Боже мой! Боже мой! — она истово перекрестилась.
— И еще, — добавил Арчибальд, — если госпожа Пегги Сатрапулос попросит меня к телефону… — На секунду он замялся. — Скажите ей, что меня нет.
— А вдруг она начнет настаивать?
— Тогда объясните, что я уехал… и вернусь через пару лет… Нет, скажите лучше, что я сюда вообще не вернусь. Пусть поймет, что звонить мне бесполезно.
— Передам, передам, — пробурчала Урсула, стараясь скрыть ликование. Она будто помолодела, двигаясь с необычайной легкостью, когда ставила золотую урну на подобающее ей место.
* * *
Это произошло в самолете, куда Пегги буквально втолкнула Лон. Как обычно, она забронировала все места в салоне первого класса «боинга», который возвращал их в Нью-Йорк. Уже со вчерашнего дня дочь не произнесла ни единого слова, но Пегги, хотя и была крайне встревожена, не осмелилась нарушить это молчание.
В «Георге V» им тоже не решились напомнить об оплате счета. За завтраком, который им подали в номер, она краешком глаза наблюдала за Лон, но та ни к чему не прикоснулась, а сидела устремив куда-то в сторону пустой, отрешенный взгляд, словно обрушившаяся на нее трагедия освободила ее от страданий и слез.
Почти автоматически Пегги занялась текущими делами. Прежде всего она позаботилась о том, чтобы у Квика была приличная могила, подняв ради этого на ноги массу знакомых. Ее торжественно заверили, что все будет сделано подобающим образом. Она всегда знала, что нужно сказать в том или ином случае, как уладить те или иные формальности, не забыла она и еще об одной, очень важной, по ее мнению, детали. Воспользовавшись тем, что Лон пошла в ванную, она позвонила некоему хорошо известному ей человеку и дала задание самым тщательным образом расследовать все обстоятельства гибели Квика.
В ее кругу, где жизнь любого человека была покрыта тайной, «естественная» смерть всегда вызывала противоречивые чувства: она казалась слишком банальной, чтобы принять ее без всяких оговорок. Был ли хоть один шанс из десяти, — а мысленно Пегги рассчитывала на все восемь, — что ее подозрения подтвердятся? Если был, то она не хотела его упустить. Осведомленный мужчина стоит двоих, но женщина в ее положении стоит сотен мужчин!
— Чарлен?
Дочь не пошевельнулась. Пегги легонько коснулась ее руки.
— Лон…
Девушка вздрогнула. Впервые мать назвала ее так, а не полным именем. Она сказала: «Лон»! И тогда с губ Лон сорвалось слово «мама». Благодаря этим двум словам между матерью и дочерью внезапно возникла связь, едва уловимая, тонкая и, как ни странно, прочная.
Повернувшись к Лон, Пегги увидела, что по ее щекам текут слезы — слезы удивления и нежности. Она отвела взгляд и робко, неловко прикоснулась к руке дочери. Лон схватила мать за руки, стиснула их, поворачивая к ней заплаканное лицо, и замерла, пораженная невиданным зрелищем: огромная слеза медленно скатывалась по скуле Пегги.
