шею Бергмана и почувствовала поток наслаждения, скручивающий мои интимные мышцы. Я сжала бедра, тем самым зажимая плоть Арона в себе, и почувствовала, как он содрогнулся всем телом.
До хруста в позвонках он прижал меня к себе и совершил еще пару грубых толчков, вбивая меня в эту скамеечку, пока я не обмякла в его руках.
Затем чуть успокоившись, он уложил меня и навис сверху, покрывая мое лицо поцелуями.
— Уже хочу тебя еще раз, — он спустился губами к ключицам.
— Господин Бергман, — не открывая глаза произнесла я, растворяясь в собственном счастье. — Я выживу после этой сессии?
— Это вряд ли, — улыбнулся он и снова потянул меня к себе…
— Подвинься! — сердито произнесла Алина и уселась возле меня. — Неужели нельзя запомнить, что я теперь сижу тут?
Я как обычно улыбнулась ее грубости, и мы с Мел сдвинулись вправо, освобождая место. Вот уже четвертый день, как я снова хожу на учебу и все эти четыре дня Алина упорно садится со мной. Мы почти не разговариваем, а если она что-то и говорит, то только в своей привычной грубоватой форме. Но я понимаю, что она не может так просто сбросить свою маску. Во всяком случае это произойдет не в стенах бизнес-школы, где все ее изменения в поведении тут же будут считать странными.
— С маманей своей помирилась? — спросила Алина так, будто ей было совсем не интересно знать ответ.
— Нет, — я печально опустила глаза, удивлённая, однако тем, что Алина все это время слушала наши с Мел разговоры.
Ситуацию с мамой я обсуждала с Мел каждый день. Я не знала, как мне поступить и никак не могла решиться позвонить ей. И я была на сто процентов уверена, что мама никогда не пойдет на контакт первой.
— Почему бы тебе просто не сделать то, что ты делаешь все время? — Алина закатила глаза, словно объясняя простые истины маленькому ребенку. — Просто принять ее такой, какая она есть. Носить маску гораздо проще, чем открыться кому-то. Откроешься — обязательно получишь пинок в ответ. Может, не сразу. Но точно получишь. Ты привыкла получать пинки, вот и открываешься всем и каждому. Но не все такие мазохисты, как ты.
— И потом. Все говорят, что родители всегда должны делать первый шаг, — голос Алины чуть дрогнул. Она явно задела личную боль. — Мол, они старше, мудрее. Нифига они не мудрее. И для них порой намного страшнее и унизительнее открыться или признаться своему ребенку в чем-то. Ведь, когда признается ребенок, он рассчитывает на мудрость и опыт родителя. Он рассчитывает на защиту. Родители всегда могут понять своих детей, потому что сами были детьми. А вот дети еще родителями не были. И их осуждение иногда бывает более жестокое, чем родительское. Так что оставь свою маманю в покое и просто позвони ей первой. Тебе уже вряд ли когда-нибудь понадобится ее помощь. А вот ей твоя — точно понадобится. Ее ты уже никогда не изменишь, но сможешь изменить ваши отношения.
Алина замолчала, равнодушно листая свои конспекты и только рука, на ее колене, которую она сжимала в кулаке выдавала ее чувства.
Я отвернулась к Мел, полностью загораживая собой Алину и спросила:
— А ты что думаешь?
И пока Мел горячо соглашалась со словами девушки, я незаметно для всех тихонько сжала под столом кулачок Алины, чуть царапнув ее кольцом, что подарил мне Бергман в знак принадлежности ему, и мысленно выразила ей свою благодарность.
Конец
