Я чертовски ненавижу это.
Боже, помоги мне, но часть меня просто хочет уйти. Хочет, чтобы я встал и ушел отсюда, поймал попутку обратно в аэропорт, вернулся домой и никогда не оглядывался назад. Это не первый раз, когда я испытываю подобное чувство. Я человек. Конечно, за последние пару лет я миллион раз думал о том, чтобы покончить с этой неразберихой. Есть предел тому, сколько боли и страданий может вынести один человек, и я слишком много раз ударялся об эту стену. Однако я взбирался на стену, или пробивал себе дорогу сквозь нее, или копал под ней голыми гребаными руками, и никогда не сдавался.
Когда влюбился в Соррелл, я знал, что это повлечет за собой последствия. Я постоянен и последователен. Как только я сказал ей, что хочу провести с ней остаток своей жизни, для меня это было все. Она — начало и конец всего моего существования, и, как я и сказал ей в той ванной в «Туссене», я пройду все семь кругов ада, чтобы быть рядом с ней, когда она во мне нуждается.
Это не значит, что мне должно что-то из этого нравиться.
В десять утра звонит Лани и оставляет голосовое сообщение, спрашивая, почему мы вчера не вернулись в академию. В три часа дня мама оставляет голосовое сообщение, сообщая, что администратор больницы позвонила от имени доктора Брайтон и попросила ее поговорить со мной по поводу моего агрессивного поведения. В конце голосового сообщения мама говорит мне, что, по ее мнению, мне, возможно, пора возвращаться домой. Она пыталась заставить меня двигаться дальше и поступить в колледж с тех пор, как Соррелл получила травму. Эта женщина не понимает любви. Если бы понимала, то никогда бы не попросила меня об этом.
Доктор Брайтон.
Гребаная доктор, блять, Брайтон.
Она знает, что я не отступлю, что буду продолжать доставать ее, пока не выясню, в порядке ли Соррелл, и она попросила кого-то позвонить моей матери? Чертовски жалко.
Наконец, в девять вечера Гейнор врывается через двойные двери, ведущие в отделение интенсивной терапии, и я могу сказать, что что-то случилось. Темные тени под глазами медсестры стали намного сильнее, чем вчера. В отличие от доктора Брайтон, Гейнор не спала. Она даже не пошла домой, чтобы привести себя в порядок. Я благодарю каждую звезду на небе за эту женщину, которая была рядом с Соррелл, хотя ее смена закончилась несколько часов назад. Она, может, и выглядит дерьмово, но, по крайней мере… подождите. Она улыбается?
— Что? Что-то случилось? — Мой голос срывается, но я слишком взволнован, чтобы смущаться.
Гейнор проливает измученные слезы, заключая меня в объятия.
— Не что иное, как чудо, милый. Не что иное, как чудо.
30
СОРРЕЛЛ
ТРИ ГОДА НАЗАД
Снежинки танцуют в воздухе, паря, словно подвешенные там по волшебству. Последние четыре дня в Нью-Йорке бушевала зимняя буря, и мы с Тео застряли в помещении, согреваясь под одеялом и просматривая фильмы «Марвел». Теперь, когда метель, которая, казалось, была так настроена испортить наше путешествие, прекратилась, мы закутались в самые толстые куртки, какие только смогли найти, и отправились в мир, чтобы выпить кофе.
Массивные зимние ботинки; толстые ярко-розовые варежки; разноцветный шарф; я едва вижу Тео под странным, разномастным набором теплой одежды, которую он носит. Парень поворачивается ко мне, прищурив глаза поверх своего шарфа.
— Тебе лучше не смеяться над моим нарядом, Восс, — рычит он.
— Даже не мечтала об этом, — говорю я ему, подавляя смешок. — Я думаю, ты выглядишь очень мило. Очень хорошо подготовлен. Нет ничего сексуальнее мужчины, который знает, как одеваться по погоде.
— Знал, что мне следовало надеть то манкини, — ворчит Тео. — Как ты можешь думать, что я горячая штучка, если даже не можешь как следует разглядеть мою задницу?
— О, я прекрасно вижу твою задницу, и она все еще мокрая! — Тео поскользнулся и приземлился на задницу в двух шагах от входной двери «Браунстоуна», в котором мы остановились. Он пытался отшутиться, но думаю, что на самом деле это было больно. Я пообещала поцеловать его там получше, когда мы вернемся, чего, я уверена, он с нетерпением ждет.
Скорчив мне гримасу, парень хватает меня за руку и переплетает ее со своей, игриво притягивая меня к себе.
— Если я снова упаду, ты последуешь за мной, — говорит он.
— С удовольствием, — соглашаюсь я. — Всегда. По-другому и быть не могло. — Я проверяю время на своем мобильном телефоне; сейчас только полдень.
Облака тумана распускаются, как цветы из дыма, когда мы едем по Бруклину, хихикая, как идиоты, и цепляясь друг за друга изо всех сил, когда скользим на островках из льда.
— Мы прошли восемь кофеен, малышка. Какого черта нам нужно тащиться через полгорода, чтобы выпить кофе? — жалуется Тео.
— Потому что я так хочу, — я нахально ухмыляюсь ему. — Кроме того, кофе в этом заведении был любимым напитком дяди Рэя.
Дядя Рэй, с его жесткими седыми усами, пятнадцатью парами коричневых вельветовых брюк и навязчивой идеей каждое утро непременно выходить за экземпляром «Нью-Йорк таймс», хотя он никогда, ни разу ее не читал. При мысли о нем меня охватывает укол печали. Когда мама и папа умерли, переезд через всю страну, чтобы остаться с человеком, которого я едва знала, казался концом света. Однако мне не потребовалось много времени, чтобы проникнуться к нему симпатией. Дядя Рэй был забавным и эксцентричным; его причудливость почти сразу расположила меня к нему. Я до сих пор смеюсь над тем фактом, что этот человек учился в одном из самых престижных колледжей страны и не мог понять, как пользоваться пультом от телевизора.
Тео сжимает мою руку, подталкивая меня плечом. Он всегда так хорошо умел читать мое настроение.
— Ты скучаешь по нему, — говорит он. — Отлично. Если нам придется пересечь Полярный круг, чтобы заказать кофе в любимой кофейне дяди Рэя, пусть будет так!
Мы добираемся до кофейни через тридцать минут. Каким-то чудом никто из нас больше не упал, но у нас онемели пальцы на ногах, и есть шанс, что мы оба обморозили носы. Когда официантка приносит кофе, Тео делает один глоток и чуть не выплевывает его через стол.
— Черт возьми, Восс, он ужасен.
— Знаю, — говорю я, морщась, когда делаю глоток из своей кружки; чернильно-черная жидкость внутри на вкус и запах напоминает паленые волосы. — Я сказала, что это любимый кофе дяди Рэя. Я не говорила, что он вкусный.
Тео поднимает брови.
— Мы прошли мимо стольких «Старбаксов», — он снова морщится, мужественно проглатывая очередной глоток кофе.
Я снова смотрю на часы. Двенадцать сорок три.
— Ты, наверное, раз четвертый смотришь на часы с тех пор, как мы проснулись, Восс. Тебе нужно где-то быть?
Я прикусываю кончик языка, ухмыляясь.
— Нет. Я просто не хочу застрять на улице после наступления темноты, вот и все. Скоро снова пойдет снег.
Тео смотрит на меня как на сумасшедшую.
— У нас еще много дневного света, малышка.
Кофе, который мы пьем, ужасен на вкус, но он чертовски крепкий. И мы буквально фонтанируем энергией, когда уходим. Тео бросает в меня снежком, когда мы переходим дорогу, и очень быстро мы втягиваемся в полномасштабную битву в снежки, к которой случайно присоединяются еще четверо прохожих. Мы почти вернулись к «Браунстоуну», задыхаясь от смеха, щеки горят от холода, когда Тео хватает меня за руку и тащит к небольшому магазину. Вместо того чтобы продавать крендельки и хот-доги, в этом магазинчике продаются туристические безделушки: мини-статуя Свободы; футболки с надписью: «Я люблю Нью-Йорк»; брелоки для ключей Эмпайр-Стейт-билдинг; миллион разных снежных шаров.
— Не смотри. Я куплю тебе подарок.
— Я жила здесь, Тео! Мне не нужен сувенир! — смеюсь я.
Тео хватает мои руки в перчатках и закрывает мне глаза.
— Делай, как тебе сказали.
