а с этим-то грузом…
Назар втянул носом воздух и завалился в кровать, закрыв глаза. Для сна было слишком рано, чтобы чем-то заняться — слишком поздно. Свежесть, которой тянуло из сада, где с вечера поливали цветы и деревья, бодрила. А его накрывало с каждым вздохом, раз за разом все сильнее, потому что это время он должен, обязан был провести с Миланой! Потому что это правильно и этого он хочет сильнее всего.
Брал в руки телефон, находил Миланкин контакт и зависал, глядя на него. Наверное, нужно написать ей, извиниться, но каждое начатое смс он быстро стирал — слова казались недостаточными. Хотелось чувствовать. Вряд ли возможно чувствовать через текст со светящегося экрана.
И Назар с трудом дождался, когда мать у себя притихнет — она засыпала обычно рано, была той еще соней, и никогда это не радовало его так, как сейчас. Часы показывали начало двенадцатого, когда и на подворье настала глухая ночь. Большой дом погружался в сон. И именно в это время Назар вышел на крыльцо, едва слышно скрипнув дверью, и крупной тенью скользнул вниз, к клумбам, где душно и пышно цвели бабкины розы. Сорвал бутон, цвета которого в темноте и не видел, а после тропинкой, не менее знакомой, чем каждый клочок земли в этих краях, двинулся к балкону Миланы, чтобы, привычно взобравшись по липе и перемахнув через парапет, оказаться перед ее дверью, сейчас открытой. Из-за нее лился неяркий, приглушенный, теплый свет.
На него Назар и пошел, переступив через порог и отодвинув в сторону занавеску. Следом раздался тихий вздох кровати, на который был отброшен ноутбук, а еще через мгновение Милана обнимала его за шею, радостно шепча его имя.
— Не могу без тебя спать, — выпалил Назар ей на ухо.
— Как мама?
— Ерунду придумывает, как обычно. Не злись, хорошо? Она уймется. Ей привыкнуть бы.
— Я не злюсь, — она потерлась носом о его щеку. Сейчас колючую, но, оказывается, она к этому уже привыкла. Вот только Ляна Яновна вряд ли когда-нибудь привыкнет к Милане.
— Честно не злишься?
— Честно-честно!
— Фух! — с тихим облегчением рассмеялся Назар и, повернув ее лицо к своему впился горячим поцелуем в ее губы. Вечер не видел — смертельно соскучился. Ему казалось, он хочет ее постоянно. Никогда такого не было, даже в пубертатном периоде, когда парни вожделеют вообще всех девушек сразу. Ни на ком не замыкало, а тут чем больше погружался в нее, тем сильнее кружило голову.
Он многое знал теперь о ее теле. Изучал его. Запоминал, где нужно касаться, чтобы она теряла от него голову, как ее целовать, как ласкать пальцами, как — губами, а жажды это не утоляло. Милана открывалась ему раз за разом, и открывала его самого. Для себя, для него. Оказывается, ему нужно больше. Оказывается, ему всегда мало. Оказывается, ему до одури нравится ловить ее оргазмы — больше, чем собственные — так это красиво.
Сейчас он подхватил ее на руки и отнес в кровать, не разрывая их поцелуя. А когда уложил на подушку и навис сверху, замер, вглядываясь в ее лицо. Зрачки его были расширены то ли из-за освещения, то ли от желания, овладевшего им. И срывающимся шепотом Назар проговорил:
— Не надо было сегодня возвращаться. Не надо было вечер отдавать.
— Нет! — напряженно выдохнула Милана и уперлась ему в плечи, не давая приблизиться. — Нет, Назар. Не сейчас. Не здесь!
Он, совершенно опьяненный ее близостью, в это мгновение уже снова тянулся к ней, когда до него дошло. И эти ее ладошки, которыми она удерживала его, и ее просьба остановиться. Едва последнее проникло в сознание, он замер, все так же на весу, прямо над ней, лицом к лицу, и ошалело спросил:
- А?
— Нет. Я не хочу тут. Не могу. Это как-то… неправильно.
— В смысле тут? В твоей комнате?
— Она не моя, Назар. Это вообще дом твоего дяди. Там прислуга ходит, — Милана кивнула на дверь. — Говорить потом станут…
— А мы тихо… никого там нет, не услышат, — охрипшим, просящим голосом проговорил Назар и чуть толкнулся бедрами ей в ногу, будто передавая то возбуждение, которое до судороги сковывало его мышцы.
— Нет! — она еще сильнее уперлась ему в плечи. От этого ее отчаянного усилия он словно встряхнулся и резко отпрянул, сев на кровати. Мотнул головой, пытаясь вернуться в адекватное состояние, прижал пальцы к внутренним уголкам глаз у переносицы и остервенело потер их, заставляя себя выдохнуть все, чему нельзя давать воли. И только после этого посмотрел на Милану, замершую на подушке.
— Блин, — пробормотал он севшим голосом. — Ну ты чего? Ты стесняешься, что ли, Миланка?
— Ты меня еще в дом к своей матери приведи, — вздохнула она, села рядом и коснулась пальцами его ладони.
Может, туда и правильнее бы было… честнее… Если бы только Лянка иначе воспринимала ее. Даже без приставки — просто принимала бы. Этого Назар вслух не сказал. Они неделю спят, как такое сказать-то? Для него самого происходящее — как сон, в реальности этого происходить не может.
Вместо того чтобы озвучить свои мысли, он сгреб своей большой горячей пятерней ее ладошку и прижал к своему лицу, такому же горячему от неутоленного желания. А потом глухо ответил:
— Понял. Будем теперь играть в школьников. Чтоб никто ничего не подумал.
— Будто это сильно по-взрослому, втихаря лазить через окно… — улыбнулась Милана.
— Я к тебе и повыше куда влезть могу… — Назар помолчал, а потом поднял на нее все еще лихорадочно поблескивающий взгляд, глубокий и черный, утонуть можно. — Скажи хоть, что тебе тоже хочется, а то чего я один страдаю?
— Назар! — прыснула она и закатила глаза. — А еще что-то там про школьников втираешь!
— Так и знал, что не хочется! — рассмеялся и он, откинувшись головой на спинку кровати, и от его смеха затрясся матрас. — Милана, ты динамо. Это ж надо так бортануть!
— А я вот надеялась, что ты пришел о литературе поговорить, — похлопала она ресницами, мечтательно накручивая на палец прядь волос. — Но если тебя только это интересует, то учти: у меня через
