— Я знал твою тетю.
Кровь шумит в ушах, когда я медленно киваю.
— Тетю Шелли.
Он испуганно и неуверенно смотрит на меня. Отводит взгляд, но опять возвращает его ко мне.
— Ты знаешь эту историю, да?
Я быстро киваю.
— В газетах меня называли Л.
Я жду, что он продолжит, но он не делает этого. Он наклоняется вперед к коленям и поднимает руку к голове, я вижу, как поднимаются и опадают его плечи от тяжелого дыхания.
— Она была моим соцработником, — тихо говорит он. — Она усыновила меня, потому что мне… мне не могли найти дом.
Мое сердце буквально разрывается от его последних слов.
— Прежде чем она… — он сжимает губы. Его кадык дергается, когда он сглатывает и пытается взять себя в руки. — Однажды ночью, — он глубоко вдыхает. — Я… не знал. Я не знал, что он планировал, — шепчет он, уставившись на свои колени.
— Тебе не нужно рассказывать мне, — я наклоняюсь ближе к постели, желая прикоснуться к нему. Но он даже не смотрит на меня. Он крепко зажмуривает глаза, будто пытается стереть все это из памяти.
— Тебе не нужно рассказывать мне, — шепчу я.
Он качает головой и бормочет:
— Тебе нужно знать.
— Я помню.
— Ты помнишь, что это был я? — его слова острые как лезвие бритвы. Его лицо искажается от боли и страданий. — Это был я, Леа. Я убил Шелли. Ее убили из-за меня.
Я хочу сказать, что моя тетя была мертва, когда он зашел в ванную. Один из бандитов убил ее.
Хочу сказать хоть что-то, но он поворачивает плечи и двигает бедрами и через пару секунд, оказывается спиной ко мне. Его пресс дрожит, когда он ложится на бок без помощи рук. Спина выгибается, когда он скручивается калачиком.
Без слов.
Меня не удивляет, что ему нечего сказать о той ночи. Я была в средней школе, когда мы потеряли тетю Шелли. Мы жили в Боулдере, а тетя Шелли в Вегасе. Родители пытались оградить нас от деталей. Но преступление освещалось во всех новостях — как только что усыновленный ребенок навлек на нее смерть таким зверским образом. Несколько лет спустя, после возвращения из своего пленения, я искала детали о последних часах моей тети, когда впадала в депрессию.
История, рассказанная в Нью-Йорк Таймс, изобиловала деталями, и перерастала в историю о людях, у которых возникают проблемы с приемными детьми, которые долгое время содержались в детских домах. Я помню, как в тот момент думала, что тетя Шелли сделала громадную ошибку.
Теперь же, видя, как вздымается и опадает грудь Люка, и как его дыхание сбивается, мне хочется плакать.
— Я не знаю всего о том, что произошло, но я точно знаю, что ты не делал этого, Люк. Ты не знал. Я знаю, что ты не…
Он лежит на боку и не двигается, просто делает мелкие неуверенные вдохи, и я не могу держаться от него на расстоянии. Я забираюсь на кровать, пытаясь совместить моего милого Гензеля с малолетним преступником, которым он был год или два до всех тех событий.
Сейчас он не имеет ничего общего ни с тем, ни с другим.
Я устраиваюсь позади него так, чтобы он смог спрятать свое лицо от меня, если хочет уединения. Опустив руку на его теплую спину, начинаю нежно поглаживать как раненого, бездомного кота. Он вздрагивает от моего прикосновения и немного отодвигается.
— Пожалуйста… — выдыхает он.
— Позволь мне, — шепчу я.
Он наклоняет голову еще ниже и отодвигается от моей руки. Я перестаю поглаживать его, пока слезы наполняют мои глаза.
— Мне очень жаль, что это твоя история, — говорю я. — Я бы сделала что угодно, чтобы изменить это.
Его мышцы напрягаются.
— Это неправда, — шепчу я. — То, что ты сказал о своем шраме. Ты сказал, что устал.
— Я должен был сказать… — он задрожал. — Я убил свою мать.
Он садится без помощи рук, его глаза буквально прожигают мои, даже при том, что они такие же влажные и широко открыты.
— Ты выглядишь точно так же, как она, — шепчет он. — Всё в тебе. И я помнил тебя. Думаю, что говорил о тебе. Несколько лет спустя, Мать захотела узнать… Она захотела Гретель. Она сказала, что если я помогу ей… — он качает головой, его челюсть сжимается. — Но я не стал. Она сказала мне, что позволит тебе жить вместе со мной в комнате. Но я не думал… — он вновь качает головой. Его губы дрожат. — В ту ночь, когда она привезла тебя, я был… голоден. Я изнемогал и… я пытался отобрать тебя у нее, Леа. Я пытался, и не смог удержать тебя.
Слезы катятся по моему лицу.
— Если бы я знал, то никогда не рассказал бы ей о тебе, — выдыхает он.
— Во всем этом только ее вина, — говорю я. — Тебе было… больно.
Он отводит взгляд, затем опять встречается с моими глазами.
— Она приводила меня в свою комнату и укладывала на свою кровать и… ну… заботилась обо мне, — говорит он. — Она кормила меня и накачивала спиртным. Лежала возле меня. Мы были под кайфом от таблеток и она… иногда она трогала меня. Поначалу я не обращал внимания, — продолжает он. — Я не осознавал, что происходит, а когда осознавал, то не спорил. Но… всё стало хуже. Она любила… боль. Она причиняла мне боль то тут, то там… — он качает головой. — Это началось с моей руки, — он вновь встречается со мной взглядом, прежде чем смотрит на кровать. — Я не мог вытерпеть, когда к ней прикасались, а она… сжимала ее. Она сжимала ее и ну… сосала мой член. Я знал, что когда она причинит мне боль, я могу кончить. Боль… означала, что грядет удовольствие. Мы разговаривали в ванной. Она принимала ванну, а я пил. Затем она нашла Мальчика-с-пальчика и избавилась от меня. Она поместила меня в ту комнату. До того, как привезла тебя. Но она всегда… забирала меня. Она трахала меня в ванной. Он лежал в ее кровати. И затем, она возвращала меня в комнату. Она не хотела меня, — с его губ срывается грустный смешок. — Я тоже не хотел ее. Когда она пришла ко мне, рассказывая о Гретель… я упоминал о тебе до всего этого, и она нашла тебя. Я был… в отчаянии.
* * *
ЛукасЯ обнимаю ее руками. Притягиваю ее к себе.
— Боже, Леа, мне так чертовски жаль.
Я хватаюсь за нее, сглатывая свои рыдания. Мое тело начинает трястись.
Она гладит мою шею.
— Все хорошо. Хорошо. Люк, я могу спросить у тебя кое-что? — она немного отстраняется и смотрит на меня широко раскрытыми глазами.
— Все что хочешь, — я легонько целую ее в волосы.
— Что случилось после того, как Шелли умерла? Куда тебя отправили, Люк? Как ты попал в Дом Матери?
Мое горло сжимается. Она не знает эту часть? Если нет, то, как мне рассказать ей? Я не могу рассказать ей правду о ее собственной матери. Ее биологической. Поэтому я лгу:
