Мой член вздрагивает и начинает приподниматься под простыней. Я стискиваю руки в кулаки, размышляя над тем, чтобы подрочить, но движение в руках отдается острой болью.
Я перевожу взгляд на нее.
— Что с моими руками? И насколько все плохо? — скороговоркой говорю я.
Я вижу растерянность на ее лице. Леа нервно отводит глаза. Я ненавижу себя за то, что она переживает такое. Переживает из-за моего дерьма.
— Давай уже, просто скажи мне. Это просто чертовы руки. — Я усмехаюсь, хотя моя голова начинает неистово стучать от возрастающей головной боли.
Он прикусывает нижнюю губу зубками, я слегка меняю положение бедер, надеясь, что стояк хоть немного утихнет.
— В правой руке очень много осколков… стекла. Врачи даже использовали специальный аппарат, чтобы понять, как глубоко они застряли, затем хирург извлек их. Тебе наложили двадцать два шва в верхней части руки и на костяшках. — Она мягко вдыхает. — Ты сломал три из них и палец тоже, но с ними все будет в порядке.
Я присвистываю. Господи Иисусе.
— А с левой?
Я замечаю, что она чувствует себя не в своей тарелке. Может, просто расстроена? Леа заправляет выбившийся локон за ушко и смотрит мне в глаза.
— В ней также много фрагментов стекла. Одна костяшка полностью раздроблена. Туда поставили протез. — Она втягивает воздух в легкие. — Люк, в твоем запястье был большой кусок стекла. Доктор сказал оно… оно было затолкано под кожу. Очень глубоко. Это скорее всего произошло, когда я затаскивала тебя в машину. Оно повредило артерию, из-за этого было много крови, сильное кровотечение. — Ее лицо бледнеет, она облизывает сухие губы. — Оно… оно повредило сухожилия в твоей руке.
— Что ты имеешь в виду?
— Они не уверены, что рука полностью восстановиться… что сможет функционировать как раньше. — Она учащенно дышит. — Ты писатель, Люк? Пока ты был без сознания, кто-то звонил…
— Что? — я держу глаза крепко закрытыми.
— Они спросили, готов ли оригинал рукописи. Поэтому я спрашиваю, ты писатель?
Я выдыхаю.
— Я призрачный писатель.
— Это значит, что ты пишешь про призраков?
— Нет, — я слегка качаю головой. — Я помогаю людям писать их истории, книги, иногда пишу за знаменитых авторов. Когда у них нет времени. — Еще я пишу свои собственные книги — в основном детективы, но я не хочу ей этого говорить, пока не хочу.
Я внимательно рассматриваю ее лицо, ожидая, что она удивится, будет впечатлена, так чаще всего реагируют. Вместо этого, она напрягается.
— Ты пишешь вручную, используешь карандаш или ручку?
Я хмурюсь.
— Нет. Черт побери, нет. Это бы заняло вечность.
Слезы заполняют ее глаза и влажно поблескивают в уголках, я чувствую, как ужас сковывает внутренности.
— Твой большой палец, Люк… Твой большой и указательный палец. Там, где был осколок…
Я закрываю глаза и пытаюсь представить остаточный фрагмент стекла. И почему, черт возьми, я загнал его под кожу?
— Там, где был осколок, — пытается сказать Леа. — Они сказали, что ты можешь потерять двигательную активность этих двух пальцев.
Когда наконец открываю глаза, я вижу, что ее щеки влажные от слез. Из-за меня. Она плачет из-за меня. Я забрал ее девственность и пропал на годы. Я тот, кто лелеял ее, словно талисман, многие годы, чтобы заполнить пустоту внутри. Я тот, кто обращался с ней как с дешевой шлюхой, когда она нашла меня в клубе. Я заставлял причинять мне боль, чтобы трахать ее. Именно я — то чудовище, которое заставило ее испытать весь тот ужас в доме Матери.
— Я не заслуживаю твоих слез, Леа.
Она вытирает глаза.
— Почему ты так говоришь? — спрашивает она, осипшим от слез голосом.
И после этого вопроса, я с уверенностью могу сказать, что она знает абсолютно все.
ЛеаОн заслуживает моих слез, но открыв рот, никакое заверение не выходит из него. Потому что какая-то часть меня сомневается относительно правдивости этого? А вообще, что я ожидала от истории Шелли?
Потому что я эгоистка и интересуюсь из любопытства.
Я достаточно хорошо знаю этого мужчину и понимаю, что если не буду интересоваться, то не получу ответов. А я не могу покинуть Неваду без ответов.
Мне нужно знать правду о том, кем была Шелли для Люка. Мне нужно услышать это от него.
Он садится на кровати, разминает плечи и слегка вздрагивает. Я очень сильно хочу помассировать его плечи, но сейчас не время и не место.
Он смотрит на меня так, будто знает, о чем я думаю. И, возможно, это так. Возможно, он помнит о том, как сказал «это его вина», что меня украли. Я не могу поверить, что это правда, но мне нужно знать.
Я стою, замерев, возле кровати, пока он смотрит на меня. Наконец, низким голосом он говорит:
— Я рассказал, так ведь?
— Рассказал, что? — шепчу я.
— Рассказал, что во всем этом виноват я, — он опускает взгляд на свои колени. Я наблюдаю, как он сутулит плечи и ниже наклоняет голову. Он трет потрескавшиеся губы друг о друга. И глубоко вздыхает. — Я виноват в том, что она украла тебя, Леа. И это все потому, что я знал тебя. Я знал тебя до всего этого кошмара.
В нескольких шагах от кровати, стоит стул в викторианском стиле. Никогда раньше я не сидела на нем, потому что обычно находилась возле него, на кровати. Но сейчас отодвигаю его. Я чувствую, что он внимательно наблюдает за мной, ждет, что я уйду, ожидает мою реакцию.
Я не могу показать свою реакцию. Потому что не знаю, что чувствую. Потому что не слышала его историю. И всё дело в том, что в глубине души я оптимист. Верю, что он каким-то образом объяснит все, даже если я и боюсь этого. И мои страхи просто ужасают.
Я наблюдаю, как он кладет перевязанные руки на колени и опускает темную голову. Мое сердце бешено и гулко стучит.
— Откуда ты знал меня? — шепчу я, садясь.
Такой простой вопрос. Но он не поднимает голову, чтобы ответить. И я рада. Секунды проносятся, и я рада, что он не смотрит на меня. Я не хочу видеть его глаз. Возможно, я не хочу ничего знать.
Подняв на меня взгляд, он выглядит таким бледным, усталым и… обремененным. У меня не дрогнет ни мускул, когда он глубоко вздыхает. Затем он двигает бедрами и попой, чтобы повернуться и оказаться лицо ко мне.
Он открывает рот, но проходит несколько секунд прежде, чем слова вылетают оттуда. Он выдыхает.
— Я знал твою тетю.
Кровь шумит в ушах, когда я медленно киваю.
— Тетю Шелли.
Он испуганно и неуверенно смотрит на меня. Отводит взгляд, но опять возвращает его ко мне.
— Ты знаешь эту историю, да?
