— Ваша дочка просто прелесть, — говорит мне девушка, поправляя платье в горошек, слишком тесное для ее округлившегося животика.
Я не говорю, что Тэмсин не моя дочка, потому что, если уж откровенно, мне и самой кажется, что она моя. Я провожу рукой по конскому хвостику Тэмсин, убираю торчащие волосики ей за ухо и улыбаюсь. Выяснилось, если брать ее с собой на фотосессии, люди улыбаются радостнее, а мои снимки еще никогда не были такими классными.
— Тогда до встречи на свадьбе? В следующем месяце?
— Обязательно! — отвечает будущий муж. — Надеюсь, с закусками и лимонадом мы понравимся ей больше, да?
Держась за руки, мы с Тэмсин идем по Друри-стрит к скапливающейся перед Малом толпе.
Неважно, что Мал миллионер. Он всегда будет петь на улице, а я всегда буду любить мужа чуточку сильнее, чем вчера, потому что его страсть и верность своему делу меня вдохновляют.
И неважно, что мы в разгаре полной перестройки коттеджа, вынесли из него все, что можно, и временно поселились у Элейн, Лары и отца Доэрти в ожидании, когда наш дом будет готов.
Не сразу, но Элейн и Лара сменили гнев на милость по отношению ко мне. Отец Доэрти приложил все силы, чтобы подружить нас, но, думаю, тут скорее помогли мои отношения с Тэм. Пусть презирают меня, сколько влезет, но истина в том, что это я каждое утро заплетаю ей косы, собираю пазлы из двух тысяч фрагментов, помогаю с домашней работой и запоем смотрю «Сабрину, маленькую ведьму». На руку сыграли и моя экономность, и такое же отсутствие интереса к деньгам, что у Мала, поэтому они наконец-то поняли, что я приехала не за халявой и не за наследством.
— Можно мне шоколадное молоко? И яблочный леденец? И то платье? И те сапожки? Можно, Рори? О, и сделаешь мне завтра прическу в школу? Я нравлюсь Брэнтли МакКею. Кстати, Мия тоже так считает. — Тэмсин останавливается возле небольшого детского магазина и показывает пальцем на манекен девочки своего возраста.
— Завтра воскресенье, — с моих губ срывается заливистый смех. — Но да, в понедельник я заплету тебе французскую косу. И тебе можно одно из трех перечисленных желаний — лучше сапожки, потому что они очень симпатичные, а еще потому что твои бабушки побьют меня, если я накормлю тебя до ужина всякой гадостью, — разом отвечаю я на все ее вопросы, и мы заходим в магазинчик, где покупаем блестящие леопардовые сапоги, в которых она точно будет щеголять перед моей матерью во время их еженедельного сеанса по скайпу.
Когда мы подходим к толпе, я пробираюсь через зрителей на единственное свободное место, с которого мне видно Мала, и встаю за Тэмсин, положив руки ей на плечи. Она вертит головой и улыбается. Только поняв, что она в безопасности и не будет задавлена дюжинами, обступившими Мала, я растворяюсь в его голосе, музыке и словах.
Мне сказали: любовь прекрасна.
А я спросил: ты больной?
Ведь я вкусил небеса, когда ты нарушила мой покой;
А потом ты бросила меня, и пепел на моем языке вдруг заледенел.
Что сказать, дорогая? Любить тебя не просто, я не преуспел.
Да, мы обещали вечность, но обещание породило обман,
Но я хочу все исправить перед тем, как меня накроет саван.
Выходи за меня сейчас, взаправду и в многоцветии, что в мою жизнь привнесла,
Моя диснеевская принцесса, мой солнечный спаситель, моя острая стрела.
Зачарованная текстом его песни, не сразу понимаю, что он опустил гитару и теперь идет ко мне своей волнующей горделивой походкой и с безбашенной ухмылкой, от которой пылают трусики и остается дорожка из разбитых надежд и грез о чем-то большем.
Я закрываю рот ладошками, не понимая, как себя вести.
Мы женаты. И в прошлом году демонстрировали это чаще большинства женатых пар, что я знаю. И все же он…
Встает на одно колено.
Смотрит на меня, щурясь, словно я солнце. Тэмсин стоит между нами, я обнимаю его дочь сзади.
— На этот раз я купил тебе кое-что посолиднее того кольца с Ларнаки, принцесса Аврора из Нью-Джерси.
Мал выуживает из заднего кармана черную бархатную коробочку и открывает ее. Я чувствую, как вскрикивает и хихикает Тэмсин, от радости у нее трясутся плечи.
Люди вокруг охают, а я смотрю на огромный бриллиант, сверкающий всевозможными оттенками бледно-золотого. Никогда не видела ничего подобного.
— Да, — давлюсь я смехом.
На счастливом лице Мала появляется смущение, и он, вначале поцеловав дочку в щечку, берет с плеча Тэмсин мою левую руку и надевает кольцо на палец, скрепляя им мое первое обручальное кольцо.
— О, дорогая, это не вопрос.
Все вокруг смеются, включая Тэмсин.
— Тогда почему ты стоишь на коленях? — Я вытираю слезы радости с уголков глаз.
— Отсюда открывается отличный вид на твои с-и-с-и, — парирует он.
— Папуля! — восклицает Тэмсин, держась за животик. — Я вообще-то умею писать! Я заняла второе место на школьном конкурсе, помнишь?
— Ну что ты, разве могу я забыть, малышка Тим-Тэм? Это был тест, и ты прошла его на ура.
Он крепко ее обнимает, и она, хихикающий клубок счастья, тонет в его мускулистых руках.
Весь год я с удовольствием наблюдала за Малом в роли отца Тэмсин. Этого мне хватило, чтобы решить: хочу от него примерно пятьсот детишек. И бесконечно много животных. Мы начали с двух собак по имени Джим и Моррисон. Оба спасены с улицы. Это даже не обсуждалось. Мы знали, где их найдем — в приюте.
Мы с Малом прошли долгий путь примирения с людьми, которых больно обидели и которые обидели нас. Я налаживаю отношения с мамой. Она приезжает на каждое Рождество. На День благодарения я отправляю ей с любовью подобранные в «Сефоре» подарки. И, да, в них входит лак для волос.
Мал попросил прощения у Шона и Мэйв. Вообще-то он даже помог открыть им собственное дело — гостиницу. Несмотря на их презрение, со временем и после его извинений они с осторожностью возобновили общение.
А Тэмсин? Она стала тем недостающим звеном, что мне, оказывается, не хватало. Вот почему мой снежный шар был красивым изнутри, спокойным, но скучным и невыразимо тихим. Она встряхнула его и теперь там каждый день идет снег, как в Рождество.
Мал встает, хватает меня за талию и притягивает к себе, Тэмсин невозмутимо пытается ускользнуть. Теперь она искусно владеет навыками сбегать от наших сеансов обнимашек.
— Привет, незнакомка, — улыбается он мне.
— Король Малаки из Толки, — отвечаю я, показывая пятьдесят евро, которые почти десять лет назад дал мне отец Доэрти, и засовываю их мужу за пояс, как стриптизеру.
— Ты — четыре сезона, Рори. И я обещаю зимой быть твоим пристанищем. Летом согревать. Весной влюбляться в тебя заново, словно мы впервые встретились. А если осенью ты упадешь, обещаю всегда тебя поднимать.
Все взрываются аплодисментами и свистят, а я покрываюсь мурашками. Чувствую себя любимой. Желанной. Непобедимой.
— Споешь мне песню? — спрашиваю я.
— Что бы вы хотели услышать, мисс Ротшильд?
— Удиви меня. — Я прикусываю губу, ни капли не удивляясь, что он помнит все детали нашей болтовни с тех времен, когда мы практически были детьми.
Он отпрыгивает на свое место, совсем как десять лет назад.
Опускает голову и косится на меня с улыбкой, говорящей «сегодня вечером я тебя трахну». И сейчас я в это верю так же, как поверила девять лет назад.
Открывает рот и начинает петь песню моего отца «Колокольчики Белль».
И, впервые слушая ее и зная, что песню написал Глен, я чувствую лишь удовлетворение и умиротворенность.
Ни боли. Ни стыда. Ни гонки за финальным объяснением.
Потому что кем бы Глен О’Коннелл ни был, но он привел меня к любви всей моей жизни. В мой новый дом. В место, где я важна. Где зарабатываю тем, что снимаю малышей, а не гоняюсь за одурманенными коксом гламурными звездульками и изворотливыми домогающимися боссами. Где время от времени мотаюсь в Северную Ирландию, чтобы повидаться со своим сводным братом Тэроном, положить свежие цветы на его могилу и рассказать истории, которых у меня не было, когда я жила в Америке.
