— Зай, когда ты сказала, что у тебя уже нет сил, предполагалось, что ты будешь валяться в постели, — не поворачивая головы, говорит Бармаглотина, но все-таки тянется за тарелкой.
Выкладывает туда горку блинчиков, поливает сгущенкой, насыпает горсть мороженной малины и протягивает мне вместе с чашкой чая с ломтиком имбиря.
В эту минуту я готова поклясться, что он не только бог секса, но еще и рыцарь в черных доспехах, который на самом деле злой и ворчливый, но когда на кухне и готовит — просто мимими…
Тьфу ты, господи! Почему этим проклятым бабочкам не сидится спокойно у меня между ног, а тянет устроить бардак в голове?
— Я есть хочу, — делаю вид, что мне до чертиков обидно, почему меня прогоняют с этого уютного местечка, откуда открывается прекрасный вид на его плечи, спину и офигенную жопу. — А у тебя тут так вкусно пахнет, что восстанут даже затраханные маленькие капризули.
Бармаглот все-таки поворачивается, приподнимая одну бровь в ироничном немом вопросе.
Щетина ему очень идет.
И вот такой взгляд с прищуром.
И даже морщины в уголках глаз.
А в особенности ему идет след от укуса внизу живота, который уже успел потемнеть и теперь выглядит как произведение искусства. Если меня когда-нибудь спросят, умею ли я создавать что-нибудь кроме шедевров кулинарии, смело скажу, что владею техникой ваяния укусов в стиле импрессионизм.
— Ну хорошо-хорошо, — послушно соглашаюсь с его невысказанной насмешкой. — Большие капризули.
— Вот и умница, — улыбается довольно.
Я немного высовываю руку и, совсем не играя, хнычу:
— На ручки хочу. Чтобы потискал, поцеловал и согрел.
Кажется, кто станет творить такую херню в сорок лет?
Даже морально готовлюсь услышать кучу шуток по этому поводу, но Бармаглот молча садится рядом, берет меня на руки и плотнее, чтобы торчала только голова и край плеча, заворачивает в одеяло.
Укладываю голову ему на плечо.
Выдыхаю.
У меня какое-то почти медитативное состояние в ответ на эти его ровные тяжелые и уверенные удары сердца.
— Если каждый раз после секса я буду чувствовать себя рожденной заново, — говорю, блаженно прикрыв глаза, — то секс у нас будет каждый день.
Только хмыкает и, как маленькую, кормит с вилки.
Глава семьдесят третья: Бармаглот
Разговор с Милой легким не будет.
Я знал это всегда. Еще когда впервые задумался о разводе.
Знал и понимал, что она сделает все, чтобы не дать мне этого сделать.
И что, несмотря на наши собачьи отношения в последние годы, это будет для нее шоком.
Но жить так, как мы живем, уже нельзя.
И претензия Зайца тут вообще не при чем, хотя она наверняка думает именно так.
Как ни странно, но после того нашего разрыва на дне рождения Вовки, мы с Милой вернулись домой словно вообще чужие люди. Родного и близкого между нами не было хуеву тучу лет, но мы хотя бы делали перерывы в наших периодах скандалов и выяснений отношений.
Когда вернулись домой — и Мила завела очередную пластинку о моем «мудачестве», я не стал огрызаться. Просто тупо ходил по дому и складывал в сумку вещи, которыми дорожил. Даже не сразу понял, что делаю. Только когда жена начала бегать за мной и хватать за руки, сменив мелодию с военного марша на любовный романс, вдруг дошло, что я забираю то, что мне дорого: какие-то сувениры, подарки от приятелей, книги.
Я реально собирался от нее уйти.
С концами.
На хрен.
Держал в голове, что какое-то время все это будет очень хуево и без скандалов не решится, но был готов оставить Милу наедине с ее миром.
Ушел.
Даже дверью не хлопнул, хоть и хотелось, потому что мне в спину Мила несла совсем уж откровенную хрень.
И с тех пор она пыталась пробиться ко мне всеми доступными способами: звонила с телефонов подруг, пыталась подкараулить на работе или возле офиса, следила, падала в ноги, даже подговорила приятельницу влить мне в уши про какую-то ее внезапную смертельную болезнь.
Я жестко обрубал все.
Надеялся, что она успокоится, включит мозги и поймет, что на этот раз наша ссора не закончится миром. Ни при каком раскладе.
Но когда утром звоню жене, чтобы договориться о встрече на нейтральной территории, в ответ слышу какое-то невнятное ворчание.
— Мила, ты пьяная?
— Я — свободная, — икает в трубку.
Судя по голосу, ее «свобода» не закончилась на паре рюмок.
— Я хочу развод, — говорит она, пока трогаюсь со светофора в сторону нашего дома.
— Ну и ладушки.
Когда приезжаю, первое, что бросается в глаза — мужские кеды явно не первой свежести и брошенная на пол мужская куртка.
Мила выходит из спальни, кутаясь в халат.
Косметику не смыла, волосы в беспорядке.
Демонстративно не закрывает дверь в комнату, и я слышу, как оттуда раздается характерный звук зажигалки.
Мила щурится.
Она далеко не так пьяна, как хочет казаться. Пару раз я видел ее «в дрова», и тогда у нее не был такой осмысленный взгляд.
Все понятно: сплела паутину, приготовила сцену и пригласила меня, надеясь вывести на ревность.
Иногда женская вера способна окрылить мужчину, но чаще она закапывает в гроб саму женщину.
— Мы разводимся, — говорю спокойно и тихо. Даже не снимаю обувь. Так и стою в коридоре собственной квартиры. Она останется Миле — это уже решенный вопрос. — Я дам тебе некоторую сумму денег, чтобы ты могла встать на ноги и заняться чем-нибудь.
Она растягивает губы в клоунскую улыбку, достает из кармана халата сигареты и зажигалку, закуривает. Ей плевать, что полы халата расходятся — и под ним она в домашних пижамных штанах и майке.
Не знаю, кто у нее там в комнате, но вряд ли у них был секс.
Но даже если… Мне правда все равно.
Уже давным-давно.
— Мил, прости за все. — Я не играю в подлизу, мне реально есть в чем перед не повиниться. Я не был хорошим мужем. Но я и никогда не держал ее в нашем браке. — Давай хоть разойдемся по-человечески.
Она закуривает.
Сигарета танцует между пальцами.
Вторая рука пару раз прочесывает спутанные волосы.
— Ты был с ней, да? С этой малолетней блядиной?
— Мил, не начинай.
— Трахаешься с ней? Что она такого тебе дает, чего не давала тебе я? Сосет как-то по-особенному? Дает в задницу? Так давай, я тоже хочу.
Я не успеваю среагировать — и через секунду Мила уже буквально висит на мне, одной рукой пытаясь ухватиться за шею, а другой тянется к ремню на джинсах.
Попытки безболезненно оторвать ее от себя не приносят успеха, поэтому приходится рубануть силой — дернуть за плечи, оттолкнуть к стене, на которую Мила налетает лопатками и затылком.
— Блядь, Мила, успокойся! — выдаю на одних эмоциях, пока она, пьяно пошатываясь, отлипает от стены и снова пытается взять штурмом мою ширинку.
За годы семейной жизни у нас было всякое: и орали друг на друга, и смерти желали (обычно она), и бурно мирились, и просто не разговаривали друг с другом неделями, даже когда жили в четырех стенах. Но я никогда не поднимал на нее руку, хоть иногда она творила такое, что приходилось завязывать яйца в узелок и сваливать на хрен из дома, чтобы не натворить дел.
Сегодня и близко в голове не было поставить ее на место с помощью силы.
Но Мила смотрит на меня так, словно я избил ее с изощренной жестокостью и садизмом.
— Видишь, что она с тобой делает? — шипит, глядя мне в глаза с нарочитым вызовом. Как будто понимает, что козыри в этом споре у нее кончились, и все, на что может рассчитываться — вывести меня на откровенный скандал. — Ты перестал быть моим Марком. Перестал быть сильным мужиком! Превратился в щеночка на поводу у сопливой девчонки, которая через пару лет увидит, что ее ровесники моложе и лучше, и с ними прикольнее тусить. И кому ты будешь нужен, Маркуша? Мммм? Одноразовым шлюхам, падким на твои деньги?
