лет это еще как-то можно оправдать легкомыслием и недостатком опыта, то в сорок с копейками… После сосульки мы были в таком угаре, что о безопасности и не вспомнили. Утром, правда, промелькнула бледная мысль, но тут же утонула в беспокойстве о спине Ника.
В общем, поздравляю, Женя, лох — это судьба.
Даже не будь всего прочего, это было бы сущим кошмаром. Ну какой, на фиг, ребенок в сорок два года?! В этом возрасте уже с внуками нянькаются. Не говоря о всех рисках по здоровью — и для младенца, и для мамаши. Но сейчас, когда с Ником такое…
Ой, мамочки-и-и…
Из меня словно весь воздух выпустили. Был вполне так шарик, а осталась сморщенная тряпочка. Сидела на кухне за столом и тихо плакала. Не рыдала, не всхлипывала — нет. Сил уже не было. Слезы просто текли по щекам и капали на тест, как будто я поставила себе целью смыть вторую полоску.
Сколько времени прошло? Час? Два? А может, уже подкатило к вечеру, потому что стемнело, но я не могла даже встать и зажечь свет. Не хотела. В голове было так же пусто, как в тот момент, когда подошла к Ольге в госпитале. Нет, не так. Тогда у меня хотя бы цель в пустоте мигала, а сейчас… полный вакуум.
Щелкнул замок, и я поспешно спрятала тест в карман.
— Мам, ты дома?
Алена чуть было не прошла мимо кухни, но остановилась, заметив меня.
— Ты чего тут сидишь в темноте?
Вспыхнул свет, ударил по глазам, и я прикрыла их рукой.
— Я на минутку, за курткой. И еще кое-чего заберу. Я иду, а там Ник стоит внизу. И не знает, подниматься или нет. Вы что, поругались?
Тут Алена наконец заметила, какой зареванный комок протоплазмы я собой представляю. Ойкнула и исчезла.
Ник стоял на пороге и смотрел на меня. Потом подошел, присел на корточки, положил руки мне на колени.
— Женя… прости меня. Пожалуйста, прости. Ты права, я идиот.
Слезы снова полились рекой. Все внутри рвалось в клочья, в лохмотья.
Я не смогу без него. Пусть будет что угодно — лишь бы был жив и со мной. Как так получается, что с одним человеком можешь прожить не один год, но он так и не станет родным и близким, а в другого за несколько месяцев прорастаешь насквозь, и оторвать можно лишь с мясом и кровью?
Слова застревали где-то на полпути к языку. Я не могла ничего сказать, только гладила его волосы, а слезы так и текли — вот откуда столько воды в человеке?
— Женечка, не плачь, прошу тебя, — Ник говорил тихо, едва слышно, но так, что каждое слово прожигало насквозь. — Мне звонил отец Ольги. Ты просто… я даже не мог подумать…
— Ты же сам сказал: «делай что хочешь», — наконец выжала из себя я, то ли со смехом, то ли со всхлипом.
— Ты необыкновенная. Он сказал, что мы должны это обсудить и решить… вместе.
— Он все рассказал? Про все риски?
— Да. Может, пара лет, а может, пара месяцев или даже недель. И необратимая инвалидность. Или очень небольшой шанс на успех. Процентов пять. Или десять. Он не может сказать точнее, пока не разрежет и не увидит. Про секс тоже сказал. И про возможные другие неприятные вещи.
Мышкой прошмыгнула мимо Алена, закрылась входная дверь. Слышала что-то? Да какая разница?
— Что ты решил?
— Если бы был один, наверно, отказался бы. Прожил бы сколько получится, а дальше… Клуб приносит прибыль, к тому же у меня и другие доходы есть. На хороший пансионат для инвалидов хватило бы. Но ты со мной, поэтому решать тебе, Женя.
— Нет, — я нашла его пальцы, вплелась в них своими. — Это твоя жизнь, твое здоровье, твое тело. Но я приму любое твое решение, обещаю.
И снова время остановилось. Мы смотрели друг другу в глаза, не отрываясь, пока Ник, вздохнув глубоко, не встал.
— Значит, рискнем, — сказал он, и я узнала этот тон, похожий на закаленный металл.
Но вечером, когда мы уже легли спать, Ник вдруг улыбнулся как-то странно, растерянно.
— Знаешь, Жень, мне казалось, что мужик всегда должен быть сильным и ни в коем случае не показывать свою слабость. Особенно женщине.
— Ну… спорно, — я вспомнила слова Ольги о том, что он для нее оказался слишком жестким. А вот был бы помягче, может, и получилось бы у них.
— Наверно, я только сегодня это понял. Что иногда быть слабым не стыдно. Если честно, мне сейчас очень страшно. Хочется вцепиться в тебя и скулить по-щенячьи: только не бросай меня. Но понимаю, что не имею права просить.
— Почему? — я потерлась носом о его плечо. — Если подумать, то ты мне жизнь спас и имеешь право на все.
— Вот этого я и боюсь. Что ты будешь чувствовать себя обязанной. Если операция не поможет и ты останешься со мной, это будет жертвой с твоей стороны. А такие жертвы оправданны только по любви — никак не по обязанности.
— Я люблю тебя, — мне с трудом удалось проглотить тугой горячий комок. — Поэтому… это не жертва. Это самый махровый и бессовестный эгоизм. Ты мне нужен — и все тут. Хоть тресни. И кстати… — я прижалась к нему теснее. — Ты слишком много болтаешь. Значит, язык не откусил. Да и руки, кажется, не сломаны. М-м-м?..
На следующий день Ник съездил к Волошину в институт, тот его осмотрел и написал заключение о необходимости срочного эндопротезирования позвонка по программе высокотехнологичной медицинской помощи. Дальше оформление пошло через местный отдел ВМП, что избавило нас от долгого ожидания. Нику даже не пришлось бегать по поликлиникам и собирать всякие бумажки для госпитализации: все анализы должны были сделать непосредственно перед операцией.
Почти все время мы проводили вдвоем. Книгу я, сославшись на личные обстоятельства, притормозила, да, собственно, в той мутной обстановке никто и не ждал ежедневных прод. В клубе уже знали о том, что Нику предстоит серьезная операция, и готовились долгое время обходиться без него. За руль я его не пускала, если надо было, возила сама. Да и вообще тряслась, как заяц, каждый раз, когда он выходил из дома — учитывая грязь, лед и слякоть на улице.
Родителям Ника пришлось сказать всю правду. Мы приехали к ним вместе, но для серьезного разговора я оставила их одних, а сама ушла на кухню мыть посуду. Разумеется, без слез не
