мной глазами, чтобы доказать серьезность только обозначенных намерений. Он ведь смотрел через окно и нагло ухмылялся, пока я пряталась, нещадно обивая колени, пальцы и бока.
Стрелой влетаю на кровать, подпрыгиваю и сумасшедше суечусь глазами: всё точно на своих местах, а в обстановке царят глухая тишина и долбаный порядок. Однако я психую и неосторожно хлопаю руками, случайно попадая по коту, который в данных обстоятельствах, конечно, не стесняется.
— Молчи, молчи, молчи, — схватив его за шкирку, шепчу в сухой горячий нос. — Ничего не говори, малыш. Мы спим! Давно и сладко. Запомнил? Повтори! — укладываю мелкого себе на грудь и прикрываю скомканным демисезонным одеялом. — Пашка, тихо, если дорожишь своим хозяйством.
Он аккуратно возится на мне, цепляется когтями, впиваясь острыми концами в ткань, затягивает нитки, но громкое, как для котёнка, урчание, как это ни странно, всё-таки не прекращает.
Дверь тихо открывается, а комнату внезапно заполняет свежий воздух с еле уловимой ноткой аромата скошенной травы, мокрой хвои, влажной лиственной подстилки и одеколона мужа, от которого я, чего уж там, тащусь, как психически больная.
Как будто сплю и ничего не замечаю, однако медленно сползаю ниже и продвигаюсь крайне осторожно. Неспешно, будто бы по миллиметру, переставляю стопы, прижав кота к подрагивающей правой сиське.
— Спишь? — по-видимому, где-то рядышком находится мой муж.
— Нет, — из-под одеяла глухо отвечаю. — Юрьев, отойди. Ты нам мешаешь.
— Нам?
— Паштет со мной лежит.
— Ему пора в свою кровать и уж точно не отсвечивать с моей женой наглым толстым брюхом. За посягательство на чужое место можно запросто лишиться не только причиндалов, но и обеденного стола.
— Он будет спать со мной.
— Он будет спать в клетке, в которой сюда приехал. Давай-ка мальчика сюда, — муж дёргает одеяло, пытается стянуть его с лица, но я, вцепившись крепко, пищу и не даюсь.
— Юрьев, пошёл вон! — зато дёргаю ногами и брыкаюсь.
— Я так понимаю, что ты проснулась.
— Отвали, — струной вытягиваюсь и крепче Пашку прижимаю.
— Вода нагрелась? — судя по доносящимся звукам, сейчас он сбрасывает на пол насквозь промокшую футболку и сразу принимается за джинсы. — Лёль, ты слышишь? — ещё разок, поскольку я ему не отвечаю.
Если бы припёрся раньше, то смог бы принять полноводный и горячий душ, а сейчас:
— Шесть часов назад. Уже, наверное, остыла, — заняв более удобное и даже выгодное положение, не торопясь, укладываюсь на правый бок. — Тшш, — приказываю, пока трамбую кошачью морду под подушку, — тшш, малыш.
— Неважно. Поможешь?
Убеждена, что Юрьев без чьей-либо помощи прекрасно справится и наведёт отличный марафет. Чем я, в сущности, могу ему помочь? Побрызгать на лицо и грудь из литрового пульверизатора? Как в детстве раскорячить мальчика над миской и поплескать водицей, вызвав приступ звонкого безудержного смеха? Сделать Ромочке «буль-буль»?
— Нет.
Похоже, кто-то вынужденно отступает. По крайней мере, его тепло перестаёт терзать мой нос, а явное присутствие теперь почти не ощущается.
— Подслушивала? — мне кажется, что муж спокойно возится в углу.
— Нет.
— Я тебя видел, Лёля.
— Тебе показалось, — щекочу кошачий подбородок и целую подставившийся для ласки покрытый шерстью лобик. — Да, мой маленький? У Юрьева параноидальный бред. Что-то там мерещится и где-то видится, а после кажется. Боже мой, ты, видимо, на голову больной.
— Шпионила или волновалась?
— Ни то, ни то.
— Спасибо за честность. Оль, помоги, пожалуйста.
— Нажми кнопку и получишь результат. Я уже легла и не собираюсь вставать.
— Что?
— Чайник электрический и современный. Там сбоку имеется сенсорная кнопка. Придави легонечко и…
— Ты поняла, что я сказал матери?
— Не прислушивалась, — с замиранием отвечаю.
— Было время всё обдумать, и я незамедлительно воспользовался случайно выпавшей возможностью. Я подумал, Лёлик.
То есть? Эти слова рассматривать, как окончательный вердикт, как завершение фразы или начало чего-то непростого, очередного виража.
— О чём? — теперь я вынуждена убрать с лица и головы спасающее от его внимания одеяло.
Вот урод!
— Я о разводе, — как будто бы он никуда не уходил. Стоит и пялится, как идиот. — Мое условие — один год!
— Год?
— На примирение и разрешение споров. Год собачимся, как не в себя, а по завершении, скажем, в случае сугубо отрицательной динамики, разводимся. По рукам?
— От тебя воняет.
— Извини, — подняв руку, палач принюхивается к оказавшейся у его лица подмышке. — О, привет, малыш, — отвлекшись от не совсем приятных ароматов, он треплет крошечное ушко, которым Пашка прядает, словно невысокая лошадка. — Хорошо пристроился на женской груди. Подъём, наглый котяра. Труба зовёт.
— Где ты был? — таращусь на обнаженный торс и сглатываю слюни, как оголодавшая за лаской человеческая самка.
— На улице.
— Ты оглох?
— Я бегал, Оля. Как известно, аэробные физические упражнения здорово прочищают воспаленные непрерывным мыслительным процессом беспокойные мозги. Я отвлекался и заново знакомился с местностью.
— Шесть часов?
Он отсутствовал одну четвертую часть земных недолгих суток.
— Много пропустил, пришлось навёрстывать. Поможешь с кувшином и тазом?
Не отстанет и всё равно заставит.
— Не обижайся, если вода зальёт глаза и уши, и начнет кусаться и щипать.
— Это я как-нибудь переживу. Всё?
— Что «всё»? — спускаю босые ноги на пол, прикоснувшись пальцами к настилу, вздрагиваю будто обжигаюсь.
— Вот, возьми, — муж выставляет мне под ступни тапки.
— Благодарю, но… — почти не прикасаясь, в сторону носками отодвигаю.
Оттолкнувшись от кровати, встаю и распрямляюсь, наигранно зеваю и, потянувшись, специально выставляю грудь вперёд. Юрьев смотрит на меня, таращится исключительно в лицо, прищурившись, сосредотачивается на моих глазах, а вот колышущиеся сиськи перед носом не вызывают почему-то интереса и скупого уважения вспотевшего — если муженёк не врет, конечно — от шестичасового бега чувака.
— Куда? — разведя руки по сторонам, он медленно вращается вокруг себя. — Где у нас ванная комната?
Да уж, дом старый и не оснащён удобствами, поэтому:
— Миска там, — кивком указываю на комод, о который я пять минут назад отменно приложилась нижними конечностями и бедром.
За шесть часов вода почти остыла, но температура кажется по-прежнему комфортной. Его персональный выбор — моя скупая помощь. Будем вместе принимать походный душ…
В джинсах с обнаженной верхней половиной тела, низко наклонившись, муж колдует над огромным тазом, выставленным на низенький комод. Он тщательно споласкивает шею, руки и лицо, смывая пену, громко фыркает и сплевывает мыло, попавшее случайно в рот. Сейчас я вынужденно наблюдаю, как плавно перекатываются аккуратные мышцы под смуглой кожей, как аккуратно формируют свой узор голубые, ярко выраженные вены на его предплечьях и плечах, как мерно раздается грудная клетка и как глухо бьётся там внутри огромное, но раненое мною сердце.
— Рома? — выливаю ему на шею и затылок воду.
— Угу? — вполоборота отвечает.
— Ром?
— Я
