— Я что, похож, на полное ничтожество, чтобы трогать девушек? — даже не давая договорить, выдаёт Яр и кивает головой в сторону леса. — Я видел её с парнем в той стороне. Пошёл тебя поторопить, чтобы глянуть на выражение твоего лица, когда у тебя уводят девушку из-под носа, пока не понял, что ни хера здесь не всё так просто. Я бы на твоём месте не распылялся на угрозы, потому что времени с того момента прошло достаточно много.
Чертов Рогозин!
— Су… — приходится со всей силы сжать челюсти, чтобы не обозвать его самыми отборными матами, так как по-идеи должен говорить ему «спасибо».
Но этот мудозвон протянул слишком много, явно желая, чтобы я сам просил помощи.
Поэтому — пусть он катится к черту. Найду Лину невредимой, тогда и буду благодарить. Больше, буду готов ему отдать не только часть Удава, которую он «благородно» переписал на Рогозина, на траты на адвокатов за подставу, но и свою собственную.
К черту клуб, к черту ринг, к черту вообще всё, если из-за меня Лина пострадает.
Пользуясь советом, больше ни на что не распыляюсь, несусь туда, куда указал Рогозин, попутно набирая Алексея, чтобы сориентировать, где нужно искать. Мысли почему-то не закрадывается, что Яр обманул, хотя по хорошему ему точно доверять не стоило бы. Возможно, это чертова сука-надежда, так как другой информации сейчас нет.
— Егор Эдуардович, я… — отзывается на том конце Алексей, но я перебиваю.
— Давай к северной части особняка, Лина должна быть где-то у пруда, — выдаю поспешно, а сам в это время торможу, оказываясь меж деревьев и оглядываясь.
Слишком тихо и темно. Уличные фонари расставлены только у главной вытоптанной дорожки и у единственного места у пруда. Там даже камера скрытая на дереве висит — специально для Лины. Отец распорядился осветить эту часть, стоило один раз застать, как Лина выбирается из тёмных кустов. Но сейчас от них толку мало, сколько бы ни вглядывался вглубь, вижу лишь на метра полтора.
— Есть такая функция в телефонах — фонарик, — звучит сзади, и на этот раз я всё же не выдерживаю и посылаю Яра туда, где ему самое место.
Даже если он и вызывается мне помогать, делает это чересчур провокационно, прекрасно понимая, что я буду последним дебилом, чтобы ввязаться в драку. Однако, стоит отдать должное, его мозг работает куда трезвее моего, он не тратит время на размышление, тут же сворачивая вправо, так как с левой стороны особо и прятаться негде. И всё же фонариком я не пользуюсь, момент неожиданности, да и вести себя надо тихо. Расходимся с Рогозиным на пару метров друг от друга. Тот идёт ближе к берегу, а я углубляюсь вглубь. Вслушиваюсь в каждый шорох. Они ведь должны разговаривать? А если нет и Лина молчит, то…
Нет, ну нахрен эту дрянь. Я просто ещё их не слышу. Или…
Мать его.
Я слышу.
Слышу, мать его, всхлип. Судорожное дыхание и несвязный шёпот.
У меня всю дыхалку кипятком обдаёт, когда доходит, что кто-то плачет. Нет, не кто-то, Лина. А дальше, даже я не успеваю за тем, как движутся мои ноги, как оказываюсь на этой чертовой поляне и вижу картину, которая навсегда заклеймится в мозгу.
Лина в крови.
Дрожащие пальцы рук, трясущийся подбородок, искажённое точно болью лицо. Лина вся сжалась, руки к животу прижимает, будто её что-то режет пополам.
Меня то ли шатает, то ли разрывает на части. Сам не хрена не пойму, если бы не Рогозин, оказывающийся с неожиданно разнёсшимся хрустом рядом со мной, фиг знает, когда бы ожил. Как и Лина, тут же вздрагивающая и резко дёргающаяся назад, поднимая на нас взгляд. Тут мало света, но даже в темноте её глаза блестят, как осколки битого стекла.
Последнее, что дробит в порошок рёбра её надрывное:
— Егор?..
И тут Лину прорывает, она начинает рыдать, буквально складываясь пополам. Двигаюсь как в тумане, сажусь рядом, даже внимания не обращая на тело, лежащее рядом с ней. Знать не хочу, дышит он или нет, его голова в крови, только это и успокаивает. Хотя всё равно ощупываю всю птичку, заставляя поднять голову и посмотреть на меня.
— Я… я… это не… он…
— Т-шшш, — хрен знает, как руки не трясутся, когда стираю с её лица слёзы.
Лина выглядит настолько раздавленной и хрупкой, что прикоснуться к ней боюсь.
— Он что-нибудь тебе сделал? — с трудом выдавливаю я, а сам впервые в жизни молюсь.
А Лина только ещё сильнее плачет, в плечо моё лицом упирается и мотает головой. Меня вместе с ней трясти начинает. Богом клянусь, сжимаю её озябшее тело с такой силой, что страшно становится, что могу раздавить, а её дрожь никак не утихает.
— Я его убила, — выдаёт куда-то в мою грудь то ли вопрос, то ли устрашающую её реальность и тут же отстраниться пытается, вот только я не отпускаю.
Не могу, вместо этого взгляд косой на этого уроды бросаю. Знаю, что надо проверить дышит или нет, но тогда надо будет тут же принимать решение о скорой, которую вызывать ему точно не собираюсь. Потому что следом надо будет вызывать полицию.
И тут… Олеся, бл*ть. Она уже её вызвала.
Я осторожно отстраняю Лину, держа за плечи. Всё ещё не могу до конца отпустить.
— Где то, чем ты его ударила? — спрашиваю, ловя взглядом её глаза.
Которые тут же становятся невероятно огромными. В них столько страха, что мне самому жутко становится от того, что она пережила. И всё равно, я хренов эгоист, поэтому дань всем богам готов отдавать, что она справилась. Что это не Лина лежит сейчас у моих ног, а этот сучий выродок, который ещё легко отделался.
Я бы убивал его медленно и мучительно.
— Я не… — голос птички снова срывается, дышать точно перестаёт. — Я… правда…
Она вновь начинает плакать. Уходит в отрицания. Во всё пережитое дерьмо окунается, словно всё моменты вырывает оттуда. Трясёт головой и никак не может собраться. Ещё раз пытаюсь её позвать, но Лина всё повторяет и повторяет, что делать этого не хотела, пряча лицо у меня на груди. Ей нужно это — осознать, что выбора не было. А пока просто вслух оправдаться пытается. И в другой бы момент, я бы именно это ей и сказал. Сам заверил, что она поступила правильно, вот только на это всё времени нет. Синий свет мигалок уже темноту неба кромсает.
Лина мне не помощник сейчас, сам начинаю осматривать землю, хотя долго искать не приходится: окровавленный камень аккурат лежит между ним и птичкой. Остаётся ещё одна проблема, которая стоит позади нас, но я надеюсь, что Рогозин будет больше всех рад такому стечению обстоятельств.
— Я тебя люблю, птичка, — шепчу в её волосы, знаю, что она сейчас меня навряд ли слышит, но без этих слов не готов уходить. Глажу её дрожащий подбородок, прежде чем потянуть его вверх, чтобы Лина на меня посмотрела. — Чтобы ни случилось, я всегда любил и буду любить только тебя, слышишь?
По взгляду птички ответ, скорее всего, нет. Непонимающий, стеклянный, смотрящий куда-то сквозь меня. Но я не собираюсь её тормошить, лишь слёзы снова стираю, которые так и не прекращают скатываться одна за одной.
— Я не хотела, — вновь шепчет Лина тихо, и я в ответ киваю.
— Знаю.
А затем оборачиваюсь назад, за спиной Рогозина мелькают фонарики и тени торопящихся тел. Голоса приближаются.
Бросаю на Яра взгляд, говорящий больше, чем я бы просил его вслух. Сам его плохо вижу, но даже если попытается выдать меня с потрохами, буду стоять на своём до последнего. Они всё равно идут по мою душу, меня и получат.
Медленно поднимаюсь на ноги, оставляя Лину сидеть на земле, не понимающую ничего и ещё более растерянную, смотрящую на меня так, будто я её предаю. Я же жду ровно того момента, когда на меня полностью падает свет фонарей, и осторожно поднимаю руки вверх, в одной из которых находится камень. Пячусь спиной назад, подальше от птички, чтобы вся возня её никак не коснулась, а сам взгляда оторвать никак не могу от её глаз.
Самый момент усмехнуться.
Три года идиот ждал, столько дел натворил, вместо того, чтобы просто быть рядом с ней. Глупо винить кого-то, кроме себя, что так нихрена и не успел насладиться своей девочкой.
