– Я этого не заказывал, – рычит он.
– Прошу прощения, наш новый повар…
– Это тамале?
Я все еще держу тарелку, готовая в любой момент ее унести.
– Да.
Энджел наклоняется вперед, расплываясь в улыбке. В уголках его глаз появляются морщинки. Клянусь, я почти слышу скрип кожи, когда его лицо пытается растянуть сложившееся за десятилетия угрюмое выражение в улыбку. «Y ensalada navidad! Mi madre siempre…»[40] Суровый взгляд темных глаза смягчается, направленный куда-то вдаль, за пределы стола.
– Так… вас устраивает это блюдо? Если что, я могу его унести.
– Нет! – он наклоняется, словно защищая его. – Я хочу это!
– Отлично. Дайте знать, если понадобится что-нибудь еще.
Я гневно смотрю на раздаточное окно: Бен улыбается от уха до уха. Показываю ему средний палец пониже стола, чтобы Энджел этого не увидел.
– Мария! – в ужасе произносит мама.
Я прячу руки под фартук, будто это поможет стереть обидный жест.
– Что ты тут делаешь?
– Марш на кухню. Сейчас же.
Плетусь за ней, еле волоча ноги. Мама идет прямо к задней двери, открывает ее и выходит в переулок между закусочной и заправкой.
– Что это было?
– Просто… дурачилась.
– Мы не можем позволить себе дурачиться!
Отступив на шаг, я складываю руки на груди.
– Мне не платят. Дуракаваляние – вот, пожалуй, и все, что я могу себе позволить.
– Ох. Мария, мы уже это обсуждали. Мы – одна семья. Все, что мы зарабатываем, идет на один и тот же счет, так что…
– Мы этого не обсуждали! Мы никогда ничего не обсуждаем. Зачем тебе все мои деньги? Чтобы жить в задрипанном городке, который находится черт знает где, в задрипанной холоднющей квартире со своим задрипанным жмотом. Да, мама, я понимаю.
Ворвавшись на кухню, захлопываю дверь и пробегаю мимо Бена, который так сосредоточенно склонился над плитой, что я уверена – он слышал каждое слово.
* * *
Мама ненадолго задержалась, обсуждая с Беном его необычные пожелания к заказу продуктов. Но он убедил ее, что оно того стоит. Видимо, ему дурачиться можно. А вот меня она полностью игнорировала, пока не отправилась на шахту. Вот закрою закусочную, отправлюсь домой, прямо к себе в комнату, и пересчитаю чаевые, которые мне удалось скопить. Энджел оставил мне сегодня пятнадцать баксов – до сих пор не верится. Всего у меня сейчас 2792 доллара. Все, что я получила за три года ежедневного труда.
Поворачиваюсь и вижу, как Бен выжимает тряпку в желтое ведро с горячей мыльной водой.
– Это не твоя работа, – произношу я резко.
Но он только пожимает плечами и молча принимается за уборку. С его помощью ресторан становится чистым в рекордное время. Мы с Беном убираем моющие средства обратно в кладовку, и я снимаю униформу.
– Я все еще злюсь на тебя. Я должна была выиграть этот спор.
Бен достает поднос с печеньем.
– Как насчет шоколадного печенья с эгг-ногом в знак примирения?
– Идем со мной.
Мы выходим на задний двор, где к стене привинчена ржавая лестница, и забираемся на ровную крышу закусочной. Я показываю Бену, куда ступать, чтобы не зацепиться за ободранное покрытие, и веду его к двум шезлонгам, которые мы с Кенди вытащили наверх несколько лет назад. Как давно она не поднималась со мной сюда.
В последний раз я была здесь в канун Рождества. Мама и Рик тогда ушли на шахту работать сверхурочно. Мы «отпраздновали» заранее, но торчать одной в квартире Рика было слишком грустно, так что я залезла сюда. Сидела тут, смотрела на ветхие здания вокруг, ненавидела Рождество и Кристмас.
Ночь выдалась холодная, и наше дыхание превращается в облачка пара. Днем довольно тепло, а вот ночью температура в пустыне падает. Мы уселись, и Бен протянул мне печенье. Обалденно вкусное. Теплые яркие вспышки шоколада с густой прослойкой эгг-нога.
– Выпендрежник, – толкаю его локтем в ребра. Опять ищу повод, чтобы прикоснуться к нему.
Пора это прекращать.
Откидываюсь назад, глядя вверх, в небо. Вот, пожалуй, единственное преимущество жизни в статистически обособленной местности. Здесь ничто не затмевает звезды.
– В нашей колонии все должны были помогать по хозяйству, – вдруг заговорил Бен. – Стирка, уборка, готовка. Я раньше никогда ничего не готовил, но у меня обнаружился талант. Так что вскоре я оказался в основном составе кухонных работников. Персонал в колонии замечательный. Они действительно хотят, чтобы дети стали лучше, прожили хорошую жизнь. Поэтому мне разрешили заниматься тем, к чему лежит душа. Готовя для других, я чувствовал, что все правильно, я на своем месте. Ничего подобного я раньше не испытывал.
Я задрожала и плотнее закуталась в куртку.
– Как ты угадываешь, чего хотят люди?
Бен косится на меня из-под капюшона.
– Что ты имеешь в виду?
– В первый же день, та женщина с макаронами… Никто даже не принял у нее заказа. Не думай, что я забыла. Потом Энджел и его случайное тамале. А в выходные это ужасное зеленое желе со взбитыми сливками, ананасом и тертой морковью. Никто в здравом уме не стал бы такое заказывать, а ты взял и приготовил специально для Лорны. И она расплакалась. Ты заставил Лорну плакать из-за желе! Это ненормально, Бен.
Он неловко сутулится.
– Если я расскажу, ты подумаешь, что я свихнулся…
– Ты добровольно приехал в Кристмас, штат Калифорния, чтобы работать в дыре, которую мы называем закусочной. Я уже думаю, что ты свихнулся.
– Тоже верно… Я обнаружил это, когда был в колонии. Что-то вроде… шестого чувства. Я угадываю, какая еда кому понравится. Вижу человека – и просто сразу знаю.
– Выходит, ты – кулинарный экстрасенс.
Он вдруг съеживается, а дружелюбное лицо становится настороженным, замкнутым. Мне это совсем не нравится, и я быстро продолжаю:
– Тетя моей мамы могла увидеть любую болезнь или проблемы со здоровьем, просто посмотрев человеку в глаза. Я не шучу. Ее многие знали.
– Правда?
– Когда я была маленькой, мы ненадолго останавливались у нее в Лос-Анджелесе. Люди постоянно приходили к ней за консультацией. Так вот, по-моему, твое чутье к выбору еды – куда более приятная штука, чем ее фокусы с глазами.
Увидев, что я его не испугалась, Бен расслабляется, облегченно вздыхает.
– Мне кажется, если подобрать такое блюдо, которое связано с приятными воспоминаниями, с тем временем, когда человек был счастлив, это может ему помочь. Помочь снова стать счастливым, стать собой. И тогда можно все изменить. Скажем, вот когда я тебе понравился?
