На Коммерческой улице полным-полно автомобилей, которые занимают все пригодные для парковки места, обычно такое редко случается. Сюда съехались люди с ближайших районов, и хотя мы живем в двадцати кварталах от Маленькой Италии, машины просто наводнили наш городок. Пока мы идем рядом друг с другом, Данте не берет меня за руку, но когда мы переходим улицу, он, слово поддерживая меня, кладет ладонь мне на талию.
— Как пекарня? — спрашиваю я.
— Хорошо. Папа постоянно сердится, но такой уж у него характер. Мама хлопочет по дому. В общем, все как всегда.
Я смотрю на Данте и раздумываю, что почти вошла в его семью и почти начала жить в их доме на углу Первой авеню и Третьей восточной улицы, позади которого во дворе в ряд висят отбеленные полотенца, а его мать делает домашнюю пасту на столе грубой работы в их кухне. Я ни в коей мере не передумала насчет жизни, которая, возможно, ожидает меня. Он красивый, милый, обходительный. У нас обоих итальянские корни, да и папа говорил, что мы друг другу отлично подходим. Данте не тот пустой человек, который смог бы порхать по миру, весело проводя время за счет других людей. Рут называет его «вымирающим видом». Кода мы протискиваемся сквозь толпу, какой-то человек приподнимает свою шляпу перед ним в знак приветствия, а женщина улыбается и расспрашивает, как поживает его семья. Пусть Джону Тальботу и удалось локтями проложить себе путь в светское общество, но Данте по-настоящему уважают. Интересно, почему я раньше этого не ценила.
Когда мы проходим под сверкающими сводами над Малберри-стрит, я раздумываю, как я смогу терпеть дальше жизнь в Гринвиче. Этот город был мне домом с самого рождения. Я хорошо знаю всех местных жителей, и они знают меня. На любого джентльмена, который приветствует Данте, приходится такой, кто посылает мне воздушный поцелуй. Нам ничего не остается, как присоединиться к общему веселью. Будут ли звезды Голливуда вот так запросто, но с симпатией и уважением обходиться со мной? Я — часть этого города в самом сердце Маленькой Италии. Во всех окнах вывешены маленькие красно-бело-зеленые итальянские флаги, и меня занимает, доведется ли мне увидеть хотя бы еще раз в жизни нечто подобное. Будет ли достаточно вывесить такой флаг перед моим голливудским домом?
Сегодня утром я съела только один банан, потому что мне хочется купить сандвич с сосиской и перцем, а еще я взяла с собой печенье — поджаренное на масле тесто, вываленное в сахарной пудре, к которому я так и не притронулась. Данте стоит в очереди за сандвичами, пока я наблюдаю, как итальянцы из Файкко берут щипцами жарящиеся на гриле сосиски, а потом лопаткой накладывают перец и лук на кусок свежего белого хлеба и заворачивают готовый сандвич в вощеную бумагу. Мы с папой каждый год ели эти сандвичи на празднике, и то, что я придерживаюсь этой традиции, дает иллюзию, будто он все еще со мной.
После того, как мы обходим каждый сантиметр улицы, на которой проводится торжество, я смотрю, как Данте играет в рулетку, и это, к сожалению, напоминает мне о той истории, что рассказала мне Рут о Джоне Тальботе и о том, как он проиграл в азартные игры целое состояние. С каждым пуском рулетки я вспоминаю те связанные с Джоном подробности, которые должны были насторожить меня. И почему я не послушала папу? Бедный папа, который уступил и согласился на Джона Тальбота только ради того, чтобы не потерять меня. Какой же я была глупой! Если Данте Де Мартино любил меня раньше, то полюбил бы и новую Лючию Сартори. Она, конечно, грустнее, но и умнее прежней. Проиграв пять долларов, Данте прекращает игру и, пока еще не потратил все наличные, покупает у меня мой пакетик с домашним печеньем.
— Замечательно, что я могу проводить тебя до дома, — улыбаясь, говорит он. — Кажется, сегодня все такси съехались к церкви святого Женнаро.
Когда мы покидаем пределы Маленькой Италии и направляемся к дому, я предлагаю сесть на ступени крыльца почтового отделения и съесть печенье.
Мы сидим в тишине и наблюдаем за людьми, возвращающимися с праздника. Они несут с собой воздушные шары и мягкие игрушки, которые выиграли в состязаниях Данте стряхивает с рук сахарную пудру и говорит:
— Лю, я хочу сказать тебе кое-что.
Я сижу рядом с Данте, перед нами гудит толпа, а из окон домов на улицу льется тусклый свет, и вкус сахара на губах напоминает мне обо всех праздниках, которые мы провели вместе с ним. Внезапно мне хочется обнять и поцеловать его. Но я просто сижу.
— Так что ты хочешь мне сказать?
— Я женюсь, Лючия, — разглядывает свои руки Данте.
Рада, что он не смотрит на меня, потому что мне нужно некоторое время, чтобы успокоиться. Потом, изо всех сил стараясь не выдать своего волнения, я дружелюбно говорю:
— О, Данте, поздравляю. И кто она?
— Джулиана Фабрици.
— Кажется, я не знакома с ней. Она живет в твоем районе?
— Да, ее семья живет рядом с нами на Первой авеню. Ее отец владеет небольшим гастрономическим магазином на Десятой восточной авеню.
— О. Может, если я увижу ее, то вспомню.
— Вряд ли. Она не ходила в школу с нами, ничего такого. Она младше нас.
— Младше?
— Ей восемнадцать.
— Восемнадцать! — От удивления я присвистываю.
Не могу поверить, что жизнь так скоротечна — я уже не самая молодая балерина на этой сцене. Кто бы мог подумать, что именно Данте Де Мартино откроет мне глаза на эту истину.
— Какая она? Ну, кроме того, что ей восемнадцать, — весело интересуюсь я.
— Она очень веселая и добрая, с ней легко общаться. Красивая. Ласковая.
— А маме твоей нравится? — спрашиваю я.
— Очень.
— Тогда она, должно быть, отличная девушка.
— Думаешь? — Данте все еще нуждается в моем одобрении.
— Да, я думаю, что Джулиане очень повезло. Потому что ты самый лучший мужчина на земле.
— То же можно сказать и о тебе. У тебя только один недостаток.
— Только один? Вот уж не думала.
Я широко улыбаюсь, хотя на самом деле мне хочется разрыдаться во весь голос. Мне нравилось владеть ситуацией, когда я знала, что Данте любит меня, и не важно, где я находилась и что делала, он ждал меня в своей пекарне. Он был моим защитником, как и папа, человеком, который любил меня и готов был ждать, несмотря ни на что. Но все переменилось, потому что он полюбил другую.
— Так какой у меня недостаток?
— Ты не создана для замужества.
Наконец Данте смотрит на меня, но не может долго удержать взгляд. Кажется, он крепится изо всех сил, чтобы не расплакаться. Я тоже не должна сейчас плакать. Если бы заплакала, то предала бы саму себя. Я встаю и отряхиваю сахарную пудру с брюк. Потом протягиваю Данте руку, он берет ее и встает. Мы смотрим друг на друга.
