— Легкий акцент, может быть.
— Вы сами не уверены?
Арина согласилась.
— Да. Видите ли, Микаэль, я, действительно, крайне нервничаю.
Он уточнил весело.
— А почему именно немец?
— Так ведь в Германию летим.
— Вы поклонница дедуктивного метода?
— Увы. С ним знакома лишь по книгам господина Конан Дойля.
— Шерлоку Холмсу я предпочитаю Эркюля Пуаро.
Арину заинтересовал разговор. Она устроилась поудобнее и ответила начитанному немцу.
— Мне из всех знаменитых литературных сыщиков больше других нравился комиссар Мегре. Но лишь до поры до времени. Примерно месяц, как я стала преданной поклонницей господина Эраста Фандорина.
— А кто автор?
— Борис Акунин.
— Русский?
— В некотором роде.
— Как это?
— Акунин его псевдоним. На самом деле у писателя грузинская фамилия, извините, забыла. Но, судя по тому, как замечательно он пишет, думает автор по-русски.
Немец возразил.
— Грузин и есть грузин. Даже если станет писать по-японски.
Спор свернул на новые рельсы и продолжался до объявления посадки. Федор давно уже вернулся и внимательно слушал высокоумное препирательство. Было видно, что немец поражен эрудицией соперницы, каждый удачный выпад он отмечал похвалой. А в самом конце импровизированного диспута заявил.
— У вас прекрасная память, фройлен Арина. И вы умеете анализировать. Мы замечательно провели время. Вот моя визитка, звоните. Буду рад составить вам и вашему спутнику компанию, ежели вы соберетесь посмотреть на исторические места. Или в оперу, например.
Арина не глядя, протянула прямоугольник картона Федору. И поблагодарила собеседника.
— И вам спасибо, господин Микаэль.
Мужчины кивнули друг другу. Немец подхватил небольшой серый чемоданчик и направился к выходу на посадку. Федор, рассматривающий визитку, присвистнул.
— Ничего себе!
— Что такое?
— Взгляни, кого ты очаровала, Лорелея.
— Я не умею читать по-немецки.
— Он барон и профессор медицины.
— Не может быть.
Неожиданно Федор чмокнул Арину в макушку.
— Всегда подозревал, что у меня исключительный вкус.
* * *
Это не было сказкой. Две операции и болезненные разработки. От некоторых лекарств Арину бесконечно тошнило. Нога чесалась. Но жесткие будни были раскрашены улыбками врачей и медсестер, ирреальной чистотой клиники, и самое главное, цветами. Гер Микаэль присылал их корзинами. А два раза в неделю появлялся сам. С клубникой, альбомами художников и тонкой, все понимающей улыбкой. Однажды, соскучившаяся по родному языку девушка не удержалась и позвонила знатоку русской литературы. Она намеревалась долго объясняться, кто такая, заготовила короткий спич, а он и не пригодился.
— Фройлен Арина? Очень-очень рад. Нет, забыть вас совершенно невозможно.
Арина смутилась и обрадовалась, что внимательный профессор не видит ее порозовевших от удовольствия щек. Тем же вечером господин барон заехал в первый раз. С небольшой коробкой конфет и букетом фиалок.
— Как романтично.
Восхитилась Арина.
— Разумеется.
Ответил профессор.
— А как могло быть иначе? Больных полагается баловать, не так ли?
Однажды Арина услышала от него.
— Мне не доводилось общаться с русскими барышнями, которые знают наизусть своих классиков в таком количестве!
— Вы мне льстите, Микаэль.
— У вас ум старой профессорши и личико ее внучки. Поразительно! Просто фантастика!!!
Арина краснела. А немец спрашивал заинтриговано.
— Ведь вы излагаете свои собственные мысли. Я заметил. Как столько разных идей помещается в вашей очаровательной головке?
— Не так уж много в ней хранится, например, я не знаю ни одного иностранного языка.
— Совсем?
— Английский, очень плохо. Хелп ми. И все в таком духе.
— А другие изъяны?
— Не играю на музыкальных инструментах. Не пою.
Они сидели в парке на скамье. Вернее, на скамье располагался профессор. Арину пока возили в кресле.
— Если бы я был моложе лет на тридцать, непременно влюбился бы до сумасшествия. Вы мужественная и умная девочка.
Арина вздернула подбородок и рассмеялась. Золотые колокольчике в ее голосе рассыпали огненные искры. Обожание старого профессора наполняло ее странным озорством и уверенностью в себе. Она не отдавала отчета в том, что замечательно похорошела. Просто радовалась жизни, лукавым и умным беседам с Микаэлем. Старательно лечилась и ждала. Каждый день ждала Федора. Он оставил ее в клинике, познакомился с врачами, расплатился и исчез через неделю.
— Прости, малышка, дела.
Перезванивал раз в три дня. Коротко расспрашивал и отключался. Но как чувствовать себя заброшенной, если твоя палата напоминает ботанический сад? Если умнейший человек радуется беседам с тобой, а персонал благоговеет перед ним. Врачи раскланивались с Микаэлем, как простые священники с самим папой римским.
— Вы медицинское светило?
Микаэль замахал руками.
— Скромничаете?
— Капельку.
И оба залились смехом.
— Вы невероятная девушка, Арина. Искренняя и сильная. Я вас обожаю.
Галантно поцеловал ее руку, ненадолго задержал в своей. С сожалением отпустил.
— Седина в бороду, бес в ребро. Так у вас говорят?
— Верно. Только бороды, дорогой профессор, у вас как раз и нет!
Их недолгие вечерние беседы невероятно повысили престиж русской пациентки. Самые строгие медсестры смотрели на нее, точно на кинозвезду.
Арина нашла себя в этих играх ума. Ее парадоксальные суждения и горький юмор приобрели новую силу. Вот чего ей всегда не хватало — заинтересованной публики. И в самом деле, что за прелесть постоянно рассуждать вслух, для себя самой? А видеть восторг в глазах умного человека? Было от чего потерять голову. Однако Микаэль не давал ей почивать на лаврах, умел вовремя огорошить каверзным вопросом.
— Софист!
Кипятилась девушка.
— Истинный софист!
— Возражайте по существу, дорогая. А не переходите на личности. Кстати, как дела с ногой?
— Вы все знаете лучше меня. Доктор Нейман проговорился, что вы звоните ему каждое утро и интересуетесь моим состоянием.
— Болтун — находка для шпиона!
— Как много поговорок вы знаете. Потрясающе.
— У меня способности к языкам.
— Тогда ответьте на вопрос двоечника.
— И?
— Почему здесь все говорят очень мягко, мелодично. Я была, простите, иного мнения о немецком.
— Милая моя девочка, вы же знаете, что в любом языке существуют диалекты. Берлинский, например, действительно покажется вам несколько отрывистым, суховатым. А что касается здешнего — Дюссельдорфского, он напевный. Ла-ла-ла. Ля-ля-ля.
