Глава 29. Возвращение к себе
Здравствуй, дорогой мой город. Здравствуйте, милые хмурые лица. Напряженные плечи, сомкнутые губы, настороженные движения. Унылое однообразие людского потока. Как давно никто не толкал меня с таким душевным остервенением. Без последующих извинений с обеих сторон.
Здравствуй, родная речь повсюду. Здравствуй, забытая пыль улиц и серость газонов. Першистость воздуха. Как я рада всем вам!
В полдень четверга переступила я порог дома. Точнее сказать, своей каморки. Застыла на мгновение, словно увидела всё впервые. Крупным планом. Расшатанную дверь, давно не открывающееся облезлое окно, покосившуюся от старости бабушкину мебель, разукрашенные Димкой обои, вспученный паркет после потопа, устроенного пожилыми соседями. Ну а далее по коридору – порыжевшую от времени плитку в туалете, неумолкаемо текущую сантехнику, грибок на стенке ванной. Как можно было так жить и растить в этом убожестве ребенка?
Резкий телефонный звонок выводит меня из оцепенения.
– Я тоскую по тебе. – Голос Грегори звучит глухо. – Я совсем не спал, искал тебя повсюду и не мог найти. Я так привык, что ты всегда под рукой и вот тебя нет…
– Зато теперь я всегда у твоего уха, – отшучиваюсь я, чтобы сбить с него приступ внезапной ипохондрии. – Гришенька, я только что вошла в дом. И не успела пока сориентироваться в пространстве.
– Как долетела, Алечка?
– Знаешь, как-то очень далеко было лететь. И долго.
– Ты права, нас с тобой разделяет колоссальное расстояние. Зачем ты вообще покинула меня?
– Гришенька, дорогой мой человек…
– Да, слушаю тебя.
– Я сделаю все, чтобы скучал ты недолго.
– Это мне и хотелось услышать. Пойду, попытаюсь немного поспать. И ты отдохни.
Я разобрала сумку. Американские вещи в этой убогой обстановке казались инопланетными.
Вновь затрещал телефон. Звонил Палыч.
– Санек! Ты забыла, что за день сегодня, что ли? Сам вот решил позвонить, напомнить.
Боже мой! У старинного друга день рождения, а мне словно бы память отшибло.
– Палыч, прости негодяйку! Я только что с трапа самолета.
– Ладно-ладно, сегодня у тебя будет возможность оправдаться. Расскажешь, куда исчезла так надолго. Давай-ка встряхнись, мы с ребятами собираемся на дачу.
– Палыч, я, наверное, не смогу. Надо за Димкой ехать.
– Димку заберем по дороге. Всё! Отказ не принимается.
Через час за мной прикатила возбужденная компания друзей. Все были шумно рады мне. Заскочили к тете. Я расцеловала ее, вручила американские сувениры и, пообещав приехать специально для «отчета о проделанной командировке», забрала слегка отвыкшего от меня сына. Всю дорогу мяла его и тискала. Он позволял проделывать это с собой, хоть и слыл недотрогой.
– Ты больше не уедешь без меня, мам? – спрашивал настойчиво. – Поклянись, что теперь – никуда!
– Клянусь-клянусь-клянусь!
– В чем это ты клянешься, грешница? – подслушав, хитро спрашивают меня друзья. – Когда откроешься, где была, что видела?
Кроме Анны, никого не посвящала я в факт своего отъезда. Теперь надо выдумывать правдоподобную версию. Стил запретил мне рассказывать кому бы то ни было о нем и наших совместных планах. До тех пор, пока не переберусь в Штаты окончательно. И я вынуждена следовать этому запрету. И выкручиваться-выкручиваться…
Милые мои друзья! Если б знали вы, как далека я от вас уже. И как вы от меня далеки…
Я сижу в допотопном тряпочном шезлонге около тлеющего костерка, жую шашлык и делаю вид, что мне весело. А на самом деле с каждой минутой все сильнее хочется плакать. Звенят гитарные струны, дружным хором поются любимые песни, укрупняя мою печаль:
Возьмемся за руки, друзья,
Чтоб не пропасть поодиночке…
– Покурим? – подсаживается Палыч, протягивает сигарету и щелкает зажигалкой. С наслаждением затягиваюсь.
– Думаешь, я ничего не вижу? – спрашивает Палыч приглушенно.
– И что же ты видишь, Палыч? – резонно спрашиваю я.
– Ты не с нами, Санек.
– Я с вами, Палыч!
– Частично да. Физически. Но не душой. Ты смотришь на нас так, словно бы прощаешься. А ведь ты только что вернулась! Заметь, я не спрашиваю, откуда. Захочешь – расскажешь. Только прошу: не исчезай больше без предупреждения, нам тебя очень не хватает.
Как хорошо мне с вами, друзья мои. Трудно выкорчевываться из родной почвы. Там у меня не будет таких посиделок, теплого задушевного общения, переходящего порой в бесшабашное веселье. Не возникнет в новой жизни людей, воспринимающих тебя такой, какая ты есть, не пытающихся подкорректировать, отшлифовать, переделать.
Спала в эту ночь плохо. Не могла понять, где нахожусь, что за место, какое время суток. Тошнило. То ли мяса переела, то ли водки с непривычки перепила, то ли мысли неуёмные муть порождали.
Предполагала оставить Димку на даче у Палыча, но ребенок, заявив, что больше одну меня никуда не отпустит, увязался за мной на работу.
Аня, как и обещала, поговорила с главным редактором насчет моей мнимой «командировки за свой счет» с условием написания интересного материала об Америке.
Шеф, однако, не казался благодушным, увидев меня на пороге редакции.
– Надолго ли в наши края? – сухо поинтересовался он. Присутствие ребенка спасло меня от более бурного проявления его недовольства. Интеллигентный человек как-никак. Я быстренько сочинила и подсунула ему объяснительную записку, приложив к ней рукописную статью о бизнес-школах в США.
– Неожиданная для вас тематика, – прочитав название, подивился шеф. Пробежав глазами текст, констатировал: – Неплохо. Поставим в следующий номер.
Как хорошо, что я сообразила купить в самолете две бутылки Benchmark, одну из которых уже подарила Палычу, а другую притащила в редакцию. Тут же достала ее из пакета и подобострастно вручила шефу:
– Вот. Спасибо за ваше лояльное ко мне отношение.
– Родной? – поинтересовался шеф, рассматривая этикетку.
– Роднее не бывает, – ответствовала весело.
Аня увлекла меня к себе и поделилась, как непросто пришлось ей увиливать от расспросов, как любопытствовали коллеги и как бесился Федерастов. Воспользовавшись моим отсутствием, он поручил вести мою книжную рубрику приведенной им стажерке.
– Теперь придется тебе вкалывать за двоих, – сказала Аня. – Чтоб реабилитироваться и доказать свою незаменимость.
Знала бы она! Совсем скоро мне эта работа будет вовсе не надобна. Я же стану главным редактором нового глянцевого журнала для американских леди!
– Где ты была? – строго спросил меня по телефону Грегори, не скрывая недовольства. – Я не слышал тебя больше суток!
– Прости, Гришенька! Я была на работе. Там так все сложно! Федерастов бесится. Передал выстроенную мной рубрику в чужие руки. Решил меня уязвить. Но я дала ему отпор! Знаешь, мне вспомнилась история из пионерлагерного детства, когда у меня забрали мной придуманный, отрепетированный танцевальный номер и отдали для выступления другой девочке. Тогда я подчинилась безоговорочно и, рыдая, ушла со сцены. Но теперь-то я стала другой! Я распрямилась и прямо в лицо высказала Федерастову всё, что о нем думаю. Сообщила также, что рубрику свою добровольно, без боя, никому не отдам – вот какая я теперь уверенная…
