Но вот она спустилась до первого ряда, перепрыгнула через полуметровый край манежа — никто и опомниться не успел — и бросилась к Макару.
К ней тут же кинулся бдительный инспектор манежа, вероятно, приняв за какую-нибудь оголтелую фанатку, но Макар вскинул руку, жестом останавливая его и показывая, что все в порядке.
Динка подскочила к Макару и замерла в полушаге. Он продолжал стоять и смотреть на нее.
— Поздравляю с классным номером, — робко выговорила она наконец; Макар едва расслышал эти слова сквозь гул не затихающих аплодисментов.
— Почему ты не перезвонила? — спросил он требовательно.
— Папа умер, — коротко отозвалась она. — Было не до разговоров…
Он сделал шаг вперед и сжал ее ладони в своих.
— Тогда тем более — почему ты мне не позвонила?!
Динка виновато отвела взгляд.
— Не хотела напрягать своими проблемами…
— Как же ты бесишь… — выдохнул он, с обожанием вглядываясь в ее лицо. — Тебе хоть понравился мой номер?
— Не знаю, — Динка виновато пожала плечами и призналась:
— Я сидела с закрытыми глазами.
Дурочка. До бесконечности, до невозможности, до оторопи любимая дурочка…
— Выйдешь за меня? — спросил он с волнением.
— Макар! — ахнула она, меняясь в лице. — Блин, разве так делают предложение?!
— Это значит «да» или «нет»? — уточнил он.
— Бесишь! Конечно, «да»!
Глупая. Именно так и делают предложения. Только так, и никак иначе. В том месте, где бьется твое сердце. Посреди манежа. На глазах у сотен восторженных зрителей. В священном месте под названием Цирк.
…И он наконец обнял и поцеловал ее.
ЭПИЛОГ
Три года спустя
«Если бы про нашу историю любви сняли фильм и показали на Каннском кинофестивале, мы бы получили пальмовой веткой по морде…»
Почему-то эта старая хохма из интернета всякий раз приходила Динке в голову, когда она думала о них с Макаром. Помнится, их брак тогда никто не воспринял всерьез. В цирковой среде все привыкли к тому, что артисты женятся на «своих», Динка же была чужачкой. Более того — она в принципе не любила цирк, даже на выступления собственного мужа почти никогда не ходила, боясь смотреть под купол, где Макар выполнял мыслимые и немыслимые пируэты.
Она так и не привыкла к тому, что его профессия сопряжена с ежедневным риском для жизни. Не научилась не волноваться каждый раз, когда он взмывал ввысь. Сидела и молча повторяла про себя все известные ей молитвы, пока номер не заканчивался.
Но ведь для счастья нужно совсем другое, правда? Необязательно быть влюбленной в профессию мужа. Главное — быть влюбленной в него самого. А она любила Макара так, что даже делалось страшно…
Правда, после рождения Леськи страхи за мужа несколько поутихли — на них банально не оставалось ни сил, ни энергии, ни времени. Но и Макар тогда перестал так отчаянно лихачить, больше не бросал вызовы самому себе, пытаясь переплюнуть собственные рекорды, и стал трижды осторожен. Вероятно, понимал, что может оставить свою малышку без отца… Он даже на гастроли с цирком теперь не ездил — на правах ведущей звезды имел право и на такую прихоть. Выступал только на привычном манеже, под «родным» куполом. Ну и давал иногда мастер-классы для начинающих воздушных гимнастов, а еще снимался для телевидения.
Записи его выступлений легко преодолевали отметку в миллион просмотров буквально за считанные дни. А уж когда они замутили коллаб с Максом Ионеску — Макар исполнял свой новый номер под живой аккомпанемент виолончели — поклонников у того и другого артиста значительно прибавилось.
Динка взглянула на часы и поднялась с бортика песочницы, на котором сидела, ожидая, пока Леся наиграется.
— Лесеныш, — позвала она дочку, — пора домой.
Девочка упрямо замотала головой.
— Гу! — заявила она. — Гу-гу.
— Я понимаю, что ты хочешь еще гулять, но скоро приедет папа, а мне кучу дел надо переделать.
Глазки Леси радостно вспыхнули.
— Папа-а-а, — с обожанием выдохнула она.
— Папа, — кивнула Динка. — Так что пойдем. Мне еще тебя отмывать от песка, кормить и на дневной сон укладывать.
Леся послушно протянула перепачканную в песке ладошку.
И в этот миг Динка услышала, как кто-то нерешительно окликнул ее по имени.
Она обернулась и замерла. В паре метров от песочницы стояла мать Макара.
…Эта женщина долгое время была Динкиным ночным кошмаром. Ей страшно было даже подумать о том, что она вызывает у кого-то такую сильную ненависть. То, что Макар решил не общаться со своей матерью, казалось Динке вполне закономерным — после всего-то, что та наворотила!..
В последний год Вознесенская даже не пыталась ему больше звонить — видимо, поняла, что это бесполезно, Макар просто не ответит. Она пару раз приезжала в Москву и пыталась подкараулить сына в цирке, но он неизменно с каменным лицом проходил мимо. На Динкин взгляд, это было уже перебором, можно было хотя бы поздороваться, но… в конце концов, это его отношения с матерью, почему она должна вмешиваться?
И вот теперь Зоя Витальевна пришла не к Макару, а к Динке. Или, возможно, к Лесе — во всяком случае, она сейчас не отрывала от внучки жадного и тоскующего взгляда.
Динка успела заметить, что Вознесенская сильно похудела и осунулась, даже постарела — а ведь ей было едва за пятьдесят.
— Здравствуй, Дина, — повторила мать Макара негромко, не отводя глаз от Леси.
Ну надо же, вот она и доросла до «Дины». Раньше, помнится, ее величали не иначе как «девкой».
— Добрый день, Зоя Витальевна, — холодно отозвалась Динка и крепче сжала ладошку дочери. — Чем обязана?
— Можно мне познакомиться… с внучкой? — еле слышно выговорила Вознесенская, умоляюще глядя на Динку.
Та пожала плечами. В принципе, почему бы и нет. Вмешивать малышку в свои непростые отношения со свекровью уж точно не имело смысла.
— Знакомьтесь, — кивнула она. — Леся, скажи «здравствуйте».
— Датути-и-и, — старательно протянула дочка, очаровательно улыбнувшись — она умела производить впечатление на посторонних людей.
— Господи, какая хорошенькая! — умилилась мать Макара. — Ну чисто ангел!
— А вы, наверное, думали, что от меня могут рождаться только дети с хвостами, рогами и копытами? — не удержалась от подколки Динка.
— Прости меня… — прошептала Вознесенская. — Прости, пожалуйста.
Динка пожала плечами.
— Мое прощение вам ни к чему. Вот сына вы очень обидели… С ним и разбирайтесь.
— Макар не хочет со мной говорить, — обессиленно отозвалась Вознесенская. — Я уже всякую надежду потеряла… Может быть… может, ты скажешь ему, что я ужасно жалею о том, что сделала? Правда жалею. Я понимаю, что перешла все возможные и невозможные границы… Я требовала от него такие жертвы, на которые просто не имела права. Мне тогда казалось, что ты душишь его своей любовью… что отношения с тобой для него губительны… я мечтала, чтобы ты оставила его в покое, вот и творила всякие глупости.
— А теперь, стало быть, не мечтаете, — усмехнулась Динка. — Знаете, в чем ваша проблема, Зоя Витальевна? Вы были уверены, что я стою между вами и вашим сыном. Да вот только я никогда этого не делала. Вы сами придумали и поверили в то, что я отнимаю у вас Макара. А я ни разу не пыталась настроить его против вас. Ни единым словом.
Вознесенская молчала. Губы у нее дрожали.
— Я не могу заставить Макара начать с вами общаться, — сказала Динка. — Он должен сделать это сам… по собственному желанию.
— Я не прошу заставлять, — замотала головой та. — Просто… если бы ты только намекнула ему… один-единственный разговор, одна-единственная встреча… Я так устала без него, — Вознесенская заплакала. — Не дай бог тебе узнать, что это такое — когда тебя отвергает собственный ребенок…
Динка подхватила заскучавшую Лесю на руки и чмокнула ее в круглую щеку.
— Во всяком случае, я всегда буду стараться выслушать и понять свою дочь, — возразила она. — Вы же Макара ни слышать, ни понимать просто не хотели.
