Было понятно, что физически мне повредить не могло ничто. Я могла отупеть, потерять нравственные ориентиры, приобрести вульгарные манеры, утратить привычный лексикон, но на моем физическом самочувствии пребывание с героями разных Богинь пока не отражалось.
«Ну, разве что стошнит, — подумала я, вспомнив девушку с трудной судьбой. — Но это пустяки».
Привычный серый коридор с переливающимися табличками уже успел мне надоесть. Я подошла к первой попавшейся двери и распахнула ее.
Мама дорогая!
Посреди грязной убогой комнаты сцепились мужчина и женщина. Несколько секунд я в смятении наблюдала за ними, не понимая, пытается ли он ее изнасиловать или просто лупит. Учит жизни, так сказать.
Мужчина выглядел звероподобным. Весь полуобнаженный торс его был покрыт татуировками, приличными и не очень, на толстых пальцах поблескивали вульгарные золотые перстни.
— … телка… может… в рот! — азартно выкрикивал мужчина, и немногие цензурные слова, которые попадались в его речи, все равно не помогли мне понять ее общий смысл.
Девица выглядела роскошно. Ноги у нее росли от ушей, обнажившиеся под разорванной блузкой груди были пятого размера, длинные разметавшиеся волосы скрывали от меня ее лицо. Но я не сомневалось, что оно выглядело в десять раз красивей, чем лицо Клаудии Шиффер.
На речи поклонника девица не обижалась и отвечала ему не менее азартно:
— … в рот… суке… засранную жопу!
Минуту я, оцепенев, наблюдала за ними.
Словно почувствовав мое незримое присутствие, герои оживились и принялись тузить друг друга с еще большим энтузиазмом.
Наконец девица изловчилась и заехала поклоннику ногой в пах. Тот заверещал неожиданным фальцетом и согнулся. Девица победно взвизгнула, долбанула поклонника в живот и унеслась в другую дверь.
«Да, — подумала я в смятении, не переступая порог. — Вот она, большая любовь!»
Мужчина тем временем очухался, извлек из кармана брюк маленький мобильник, неизвестно как удержавшийся там во время драки, набрал номер и приложил аппарат к уху.
— Колян, братан! Клавка… вчера… полтонны… суке… телка!
Он обиженно умолк, предоставляя слово собеседнику.
Ответа абонента я не расслышала. И слава богу.
С треском захлопнула дверь и в раздражении устремилась дальше по коридору.
Мальчик моросил следом за мной мелкими шажками.
— Не надоело? — спрашивал он меня в спину. — Может, ниже опустимся? Там душевное!
— Посмотрю еще, — ответила я сквозь зубы.
— Пожалеешь! — предупредил экскурсовод.
— Что ж, нет ни одного Бога, способного написать два цензурных слова подряд?! Ты просто клевещешь на мужчин!
— Я предупреждал, это кассовая мужская литература, — повторил малец.
— Много ты понимаешь, — ответила я и распахнула другую дверь.
Сначала я ничего не увидела, потому что в комнате плавал сизый дым, утяжеляя и без того неяркое освещение. Из глубины помещения неслись стоны, причем самые разнополые. Так сказать, во множественном числе.
«Что это? — не поняла я. — Что-то военное? Госпиталь? Раненые? Умирающие? А почему женщины стонут? Они тут, что, все вповалку лежат: и раненые женщины, и раненые мужчины? Может, стонут медсестры? От жалости?»
Но тут глаза привыкли к полумраку, дым немного рассеялся, и я увидела то, что происходило внутри.
А как только увидела, немедленно захлопнула дверь, отгородив себя от этого… Я не знаю, каким словом это назвать.
То, что я увидела, не имело право на существование. Потому что шло против человеческой природы.
— Я же говорил тебе! — упрекнул меня мальчик негромко.
Я, тяжело дыша, уставилась на него:
— Ты это видел?!!
— Не забывай, я не ребенок, — обиделся мальчик.
Я пошарила по карманам в поисках носового платка. Пот лил с меня градом.
— Слушай, Сусанин, тут никаких палок нет? Только попрочней!
— Зачем? — не понял мальчик.
— Чтобы забить эту дверь намертво! — заорала я с ненавистью. — Эта мерзость не имеет права распространяться! Это же чума! Холера! Спид! Массовое безумие! Я не знаю, как это назвать! Неужели есть издатели, которые такое печатают?!
— Есть, — ответил мальчик, ни на секунду не утратив своего хладнокровия. — Причем заметь: в предыдущей комнате ты слышала только цензурные слова.
— Они мне не многое подсказали! — съязвила я.
— Потому что создатели программы их вырезали. Ну, знаешь, как мат вырезают на телевидении?
— Знаю.
— А издатели эти слова печатают, — безмятежно договорил мальчик. Подумал и объяснил:
— Чтобы общий контекст был понятен.
— Уйдем отсюда, — сказала я, чувствуя, что еще минута — и я разнесу этот этаж к чертовой матери.
— Говорил же я тебе, не задерживайся, — снова мягко упрекнул меня ребенок.
— Говорил, говорил! Боже мой, хочу на воздух!
— Вниз не пойдем?
Я задумалась. Обидно уйти, не досмотрев предложенное удовольствие до конца.
— Там что-то подобное? — спросила я для очистки совести. Если экскурсовод ответит утвердительно, я немедленно навострю лыжи вон.
— Да нет, — ответил ребенок и почему-то засмеялся. — Говорю же, там душевное.
— Ладно, — сказала я обречено. — Опустимся.
И, не глядя на мальчишку, направилась к стеклянной двери, возникшей слева.
Честно говоря, я начала уставать от любых ощущений. И от позитивных, и от негативных. Хотя позитивные ощущения мне были даны только на верхнем этаже здания. Все, что помещалось этажами ниже, выглядело как дурной сон шизофреника.
Тем не менее, я с тупым упорством преодолела два лестничных пролета и, не раздумывая, толкнула ногой ближайшую дверь.
Я была готова увидеть что угодно. Но картина, представшая моим глазам, выглядела как пастораль Антуана Ватто.
Помещение было большим, роскошным, с колоннами, и обставлено оно было соответствующей мебелью. Правда, несколько разнокалиберной мебелью, но все равно симпатичной. Было здесь кресло в стиле Людовика Четырнадцатого, был секретер, явно перенесенный из века восемнадцатого, диван а-ля рококо, портьеры в цветочек, вообще непонятно откуда. Но в целом помещение выглядело чистеньким и уютным.
Посреди комнаты на оттоманке времен Империи возлежала пышная полнотелая дама в старинном платье с большим откровенным декольте. Перед дамой на коленях стоял мужчина, весь перевязанный ленточками и кудрявый, как болонка. Присмотревшись, я поняла, что это парик.
— Я люблю вас, я люблю вас, я люблю вас, — повторял мужчина с неослабевающей страстью.
Дама смеялась и закрывалась веером.
