мою шею, заставляя мои бедра сжиматься вокруг его тела. Когда он сосет, это похоже на то, что он пытается забрать с собой частичку меня.
— Я знаю, — хрипит он.
Когда раздается стук в дверь, я подпрыгиваю. Он отстраняется, чтобы заглянуть мне через плечо, но крепко держит меня в своих объятиях.
— Ты хотел, чтобы я подождала? — голос Обри доносится до моих ушей, и я ерзаю рядом с ним, чтобы посмотреть на нее.
Она подмигивает, когда видит меня, затем возвращает свое внимание к Адаму.
Он задерживает мой взгляд на секунду, как будто обдумывает ответ, прежде чем покачать головой.
— Нет. У нас нет времени ждать.
Он отходит на шаг и стаскивает меня со стола. Поправляя платье, я перевожу взгляд с него на Обри.
— Что?
Адам наклоняет подбородок в ее сторону.
— Обри отведет тебя в мою комнату. Ты останешься там на минутку, пока я найду своего брата и покончу с этим дерьмом навсегда.
Я следую за ним, когда он направляется к выходу, и он снова смотрит на меня.
— Держитесь вместе. И не выходите из моей комнаты. Понятно?
Мы с Обри киваем головами в унисон.
Как только он уходит, я зову:
— Адам.
Он останавливается, оглядываясь через плечо.
— Почему ты терпишь его? Райфа?
Он приподнимает бровь.
— Потому что я обязан ему своей жизнью.
— Губы красные, как кровь, волосы черные, как ночь,
принеси мне свое сердце, моя дорогая, ненаглядная Белоснежка.
— Королева Равенна
(Четырнадцать лет)
После следующего сдавленного крика, вырывающегося сквозь стиснутые зубы, у меня дребезжат барабанные перепонки. Ненависть пробирает до костей, чем дольше я смотрю, но я не могу отвести взгляд.
Я никогда не видел, чтобы это делалось подобным образом.
Тонкие струйки крови стекают по широкому торсу Гриффина. Он изгибается под скальпелем, пока Катерина режет, вращая рукой и рисуя мелкие узоры, как будто он ее гребаный альбом для рисования. Мои глаза прикованы к каждому движению лезвия, в венах пульсируют всплески энергии, которые я не понимаю. Запах свежей крови и пота наполняет воздух, на его шее бьется пульс, а кожа раскраснелась, и это — так как я бы это сделал.
Гриффин, он этого не заслуживает, и каждый порез только заставляет ненависть глубже просачиваться в мою грудь. Но сделать это, вонзиться в плоть тех, кто организовал весь этот дерьмовый праздник, смотреть, как они страдают от каждого удара клинка, и вспоминать каждого человека, погибшего от их рук… Я вдыхаю зловоние и проглатываю его, позволяя ощущению наполнить меня. Господи, я никогда не испытывал ничего более приятного.
— У тебя все хорошо, Гриффин, — воркует Катерина. — Я знала, что ты покажешь мне все своими глазами, если я прикоснусь к твоему прошлому. Я бы хотела, чтобы ты обсудил парней, которые оставили тебе эти шрамы, но и этого достаточно для эмоций.
Она улыбается, ее голос звучит отстраненно.
— Я верю, что твои работы могут быть самыми честными из всех к тому времени, когда я закончу с тобой.
Она оглядывается на меня через плечо, скальпель все еще вращается в ее руках.
— Что ты думаешь, Любимый? Конечно, твои будет красивее?
Я прищуриваю глаза, но она уже поворачивается к другому ребенку.
— Да, — напевает она себе под нос. — Мой милый, сладенький питомец.
Катерина останавливается, когда дверь распахивается.
Безымянный хлопает меня по боку, как раз когда входит Лысый.
— Вот, — шепчет он, протягивая ладонь и вкладывая что-то холодное и металлическое в мои руки. — Засунь их себе за пояс.
Я опускаю взгляд и вижу два маленьких серебряных ключа, перепачканных грязью… и дерьмом.
— Быстро.
Заправляя их за пояс брюк, я опускаю руки и прислоняюсь спиной к стене.
Приглушенный голос Катерины достигает моих ушей, и я напрягаюсь.
— И ты только сейчас обнаружил, что они пропали?
Он пожимает плечами и чешет затылок.
— Мне не нужно было ими пользоваться в течение тех двух дней, что у тебя здесь был этот. Но теперь у нас есть то новое поступление, о котором я упоминал, — он указывает большим пальцем на открытую дверь, где стоит ящик.
Парень внутри сгорблен, но настороже, обводит взглядом окружающую обстановку.
— И я не могу попасть в кладовку.
— Я впущу тебя, и мы обсудим это позже, — ее тон нетерпелив, когда она направляется к выходу, и они исчезают в коридоре.
Я, не теряя времени, протягиваю свою костлявую руку к решетке и вставляю первый ключ в замок. Когда он не срабатывает, я пробую следующий. Дверца клетки распахивается, и я испускаю самый гребаный вздох в своей жизни.
— Никакого гребаного дерьма, — бормочет Безымянный, и ухмылка растягивается на его лице.
Первая искренняя улыбка почти за два года приподнимает мои губы. Может, изначально я искал этот путь к бегству ради Софии, но теперь, когда вкус свободы на моем языке… я также могу позволить себе эту радость.
Я киваю в сторону клетки Софии.
— Иди. У нас, вероятно, меньше минуты.
Он бросается к клетке Софии, отпирает ее, и она отступает в сторону, пропуская его. Когда она смотрит на меня, я подмигиваю. Она прижимает своего плюшевого мишку к груди, улыбаясь.
София знает план. В любом случае, так хорошо, как может. Вчера вечером я объяснил это в терминах, которые, по моему мнению, поняла бы пятилетняя девочка, и, возможно, я опустил подробности о том, что случилось бы с ее мамой. Она также знает, что весь план может рухнуть еще до того, как мы начнем, и она должна будет притворяться, что она ничего об этом не знала, если нас поймают.
Безымянный открывает крышку унитаза. Он смачивает кусок туалетной бумаги и кладет его на сливную трубу, затем отвинчивает поплавок. Снова закрыв крышку, он работает над раковиной, засоряя стоки. Когда каблуки Катерины начинают цокать по направлению к нам, он хватает наручники рядом с клеткой Софии и поспешно возвращается в нашу, закрывая за собой дверь. Ни одна из клеток не заперта, но мы просто должны надеяться, что она не заметит.
Катерина возвращается к ребенку за рабочим столом, извиняясь или что-то в этом роде, а я пялюсь на туалет Софии. Вода уже стекает по стенкам, но ее еще недостаточно, чтобы нанести желаемый ущерб.
Я смотрю на Безымянного, и он кивает.
— Я знаю, чувак, — шепчет он рядом со мной. — Это круто. Я говорил тебе, что делал это раньше. Мне просто нужно
