– Почему?
– Не хочу и все.
– Ты все еще любишь папу? – Алик слегка наклонил голову, глаза его прищурились.
Вера глубоко вздохнула.
– Да, милый. Я люблю твоего отца. Он был удивительным человеком и настоящим мужчиной. Жаль, что он погиб.
– Ма. – Алик заколебался, затем решительно рубанул ладонью воздух. – А хочешь… хочешь, я тебе кое-что прочту. Это стихи.
– Стихи? Конечно хочу, милый. Прочти. О чем они?
– О папе. Я давно сочинил, еще в Москве, помнишь? Только… ты не перебивай, а то я стесняюсь.
– Я слушаю, солнышко. Смелее.
Алик облизнул губы, устроился поудобнее на постели. Взгляд его обратился к окну.
– Ты идешь по земле, ты такой же, как все.
Без причины смеешься, грустишь невпопад.
Чему-то ты рад, и чему-то не рад,
И чего-то, наверно, не знаешь совсем.
Но настанет однажды тот день, или час.
Ты почувствуешь силу в окрепших руках.
И на миг лишь представив себя в облаках,
Ты поймешь, что возможно такое лишь раз.
И тогда распахнутся просторы в груди,
И тогда ты поверишь, решишься, поймешь,
Без оглядки в бескрайнее небо шагнешь,
И услышишь звенящий призыв: Полети!
Полети, не боясь высоты и ветров,
Полети, и не думай о том, что потом.
Может крылья откажут, свернувшись жгутом,
Станет болью земля, твой проверенный кров…
Это страшно, но ты поднимаешь глаза,
Это страшно, но храбрость не дар нам с небес.
Ты все выше, и все опускается лес,
Лишь от ветра дрожит на ресницах слеза…
…Он замолчал, опустил голову. Вера сидела, ошеломленная, не веря тому, что услышала.
– Неужели, ты сам сочинил?
– Не совсем. Мне помогали.
– Кто?
– Тетя Динара. Я прочитал ей свой стих, и она обещала его исправить. Помнишь листок, который лежал в коробочке с самолетом?
Вера кивнула, ничего больше не говоря. Бедная, милая, гениальная Динарка! Казанская Мария Кюри. Что творилось в ее закрытой для всех, израненной душе? Для окружающих это был секрет. Она приоткрыла его лишь ребенку, тому, чьи помыслы были еще неподвластны холодному цинизму и трезвому расчету. Сложила стихи о мечте, прекрасной, несбыточной, сказочной мечте, в которую давно не верят взрослые, умудренные горьким опытом, отчаявшиеся люди. Но если в сердце не оставить места для мечты, оно очерствеет, превратится в камень, а с ним погаснут все краски жизни, и мир станет серым, как пепелище отгоревшего костра…
… – Тебе понравилось? – тихо спросил Алик у Веры.
– Очень! Я даже едва не заплакала.
– Когда мы уедем?
– Сейчас, дорогой. Все уже собрано.
– И даже чаю не попьем?
– Нет. Я по пути куплю тебе сок. И что-нибудь поесть.
Алик кивнул и стал одеваться.
Вера взглянула на часы: семь с мелочью. Отлично. Сейчас они поймают машину и через полчаса будут в городе, на вокзале. А к вечеру она уже сможет увидеть Динару.
– Ты готов? – обратилась она к Алику.
Тот стоял одетый, хохолок над его лбом мокро поблескивал, точь-в-точь, как у Рустама. Вера подавила вздох и бодро скомандовала:
– Вперед.
Они потихоньку спустились в холл. Чемодан сиротливо стоял в углу. Вера взяла его за ручку и покатила к двери, другой рукой не выпуская ладошку Алика.
… – Вера!
Она остановилась, страстно желая не оборачиваться. Однако, все-таки обернулась. Наверху лестницы стоял Рустам.
– Вера, постой.
Он с несвойственной ему поспешностью сбежал вниз.
– Куда вы собрались?
Она молчала, стараясь не глядеть на него. Ответил Алик.
– Мы уезжаем в Москву, к тете Динаре.
– Так. – Рустам забрал чемодан из Вериных рук. – Подожди. Давай поговорим.
– Не о чем говорить. – Она, наконец, решилась взглянуть на него.
Как же он постарел за эту ночь. Глаза запали, щеки ввалились. Нелегко дается подлость.
– Есть о чем, – произнес он жестко. Слишком жестко, чтобы это выглядело спокойным. – Пойди во двор, погуляй, – обратился он к Алику. – Только, смотри, на голубятню больше не лезь.
– Ага. – Алик кивнул и убежал.
– Отойдем отсюда. – Рустам хотел взять Веру за руку, но она отодвинулась. Он вздохнул. – Шарахаешься от меня? Ну что ты, кызым? Я-то чем виноват, что так вышло?
– Вот как? – Она смотрела на него с улыбкой. – Ты не виноват? Только Игорь?
– Ему, между прочим, ночью было плохо с сердцем. Так что ты зря.
– Бедняжка. – Вера презрительно скривила губы.
– Кызым! Почему ты решила уехать?
– Потому что ты предал нас.
– Ерунда. Я вас не предавал. Я поклялся не уезжать с тобой. А все остальное… вполне возможно. – Он по обыкновению хитро прищурился. Но было в нем сейчас что-то жалкое.
Из кухни донеслось звяканье посуды. Фагима готовила завтрак. Вере не хотелось, чтобы она услышала их разговор.
– Ладно, давай отойдем.
Они свернули в маленькую боковую комнатку, служившую гардеробной.
– Кызым! – Рустам попытался обнять Веру, но та ловко увернулась.
– Я все знаю!
– Что – все?
– Ты был на голубятне! Ты врал мне! Алик видел тебя. Он только притворился спящим.
– О чем ты, Вера? Как он мог меня видеть? Ему приснилось.
– Как бы я хотела, чтобы это было так. – Она смотрела ему в глаза, щеки ее пылали от возбуждения и гнева.
– Это так. Кызым! – Рустам снова протянул к ней руки, но прикоснуться не посмел.
– Хватит, – проговорила Вера устало. – К чему этот цирк? Алик видел тебя. И слышал, как ты сказал: «Прости за все». За то, что предал его.
– Вера, я…
– Хочешь поклясться, что этого не было? – Она глядела на него насмешливо. – Не много ли клятв за одни сутки?
Он опустил голову.
– Нет, я не стану клясться. Ладно, хорошо, ты права. Я знал, что Алик на голубятне. Случайно увидел, как Игорь его туда ведет. Услышал их разговор. А чего ты хотела от меня, кызым? Я старый, больной человек. Бросить все вот так, запросто, и убежать с тобой? Это и молодым не под силу. А мне?
– Ты вовсе не старый, не прибедняйся. Дело не в этом.
– А в чем?
– В том, что ты не любишь меня. Мы не нужны тебе. Я и Алик.
– Нужны.
– В качестве любовницы и племянника, но не жены и сына!
– Какая разница?
– А ты не понимаешь? Когда ты говоришь «люблю», ты делаешь выбор. Признаешь за собой необходимость идти на жертвы. Живя другим, в какой-то мере теряешь себя, как ни грустно это звучит. Иначе не стоит и начинать. Пусти, я пойду, нам пора.
– Ты не уйдешь, кызым. Это глупо. Ты будешь жалеть. Тебе… тебе будет плохо без меня, – проговорил Рустам. Голос его сорвался, он замолчал.
– Да, это так. – Вера заставила себя улыбнуться, хотя сердце ее разрывалось от боли и горечи. – Но и с тобой мне тоже будет плохо. Еще хуже. Остаться здесь и снова всем врать? Нет уж, прости. – Она быстро повернулась и стремительно зашагала к дверям.
