приводят меня к Алексу и его «женщине».
«Какой же надо быть сукой, чтобы изменить своему парню с его отцом?! Понятно почему он так реагировал на все вопросы о своей семье, и тем более понятно почему он так старается отгородиться от женщин! Поступи со мной так, я бы никогда в жизни не согласилась бы попробовать снова…»
Думая об этом, я покидаю ванну, смирившись с тем, что лучше уже не будет. Кое как исправила прическу, затянув хвост на макушке, немного смыла слезы, поправила одежду, и на этом все. Думаю, что Алекса уже ничем не удивишь, особенно учитывая мой бухой трип, который я так до конца и не вспомнила.
В гостиной никого нет, и я наконец могу полюбопытствовать. Комната светлая, просторная и мягкая — бежевый, огромный диван, напротив камин из светлого камня. Я так и представляю себе, как они всей семьей смотрят огромный телек, который как раз висит над камином, и улыбаюсь. А еще шире улыбаюсь, когда вижу просто миллион фотографий, с которых мне вторят эти счастливые люди. Вот они на море, в походе, во дворе, в ресторане Михаила. Вот Евгения держит одну из их дочерей, судя по всему только родившуюся крошку. А вот их свадьба. Я аккуратно снимаю красивую рамку, чтобы разглядеть поближе, и не могу оторвать глаз. Михаил крепко обнимает ее, как будто готовый разделить все, что выпадет ей, а Евгения так нежно на него смотрит, отвечая взаимностью. Тут сразу понятно, что любовь у них настоящая и глубокая, от которой пальцы покалывает…
— Я тогда платье испачкала прямо на животе, — вдруг раздается голос Жени, и я вздрагиваю, чудом не уронив рамку.
Оборачиваюсь. Она стоит, неловко сжав руки внизу живота, и слегка улыбается, глядя мне в глаза. Я тут же краснею, быстро возвращая фото на законное место и мотаю головой.
— Простите пожалуйста, я…эм…я…
— Ничего страшного, и давай на «ты», я немногим старше тебя, — усмехается и подходит ко мне, сама снимая рамку с ностальгической улыбкой, — Я уронила помаду. Так нервничала, что руки тряслись, и прямо на живот…Пятно осталось. Я расстроилась.
— Его не видно…
— Конечно не видно, — ставит фото на полку и смотрит на меня с улыбкой, — Миша поехал и купил мне новое платье вместе с Мариной. Она выбирала, а то это не по традициям…С Мариной спорить бесполезно.
— Видела ее один раз…
— И она, спорю на что угодно, произвела фурор.
— О да, — усмехаюсь, сама также неловко сжимая пальцы, — Огромный.
— На самом деле она хороший человек. Знаю, что так и не скажешь, но если заглянуть за все ширмы — внутри очень добрая девушка, но очень одинокая. С таким родителем по-другому и не будет…
Я только киваю, потому что не хочу говорить все то, что думаю об этом «родителе», а она и не ждет.
— Я хотела выпить молока, может ты составишь мне компанию?
Конечно молоко — это предлог, я понимаю, но также я понимаю, что ей важно о чем-то со мной поговорить и не могу отказать. Не знаю почему.
— Конечно.
— Отлично! Я своим девочкам его готовлю, когда они просыпаются среди ночи. Очень вкусно. Ты же любишь корицу?
— Вполне.
Евгения кивает и ведет меня за собой, а я следую, потом наблюдаю за всеми ее приготовлениями молча. Что-то внутри подсказывает мне, что ей нужно время, чтобы решиться сказать то, ради чего она спустилась и привела меня сюда. Так и выходит. Когда Женя наполняет блестящий, медный половник, она тихо произносит.
— Мне очень жаль, что ты это все пережила. И Розу…мне очень жаль…
Я опускаю глаза на белую столешницу и киваю, потому что не знаю, что ответить. Очевидно, что ей жаль, но она не виновата — я это понимаю. Теперь, когда я убедилась сама в том, что Адель говорила правду, я не могу злится на нее…
— Ты, наверно, меня ненавидишь, да?
Резко поднимаю глаза.
«М-да, чтение мыслей явно не ее конек…»
— Нет, — также тихо отвечаю, а потом откашливаюсь и более уверенно добавляю, — Я достаточно умна, чтобы понимать: ты здесь не при чем. Ты даже не похожа на них, так что…
— Я на маму похожа.
— Повезло, — усмехаюсь с отсылкой на свою беду, а Женя понимает с отсылкой на свою, кивая.
— Знаю, что ты думаешь о моем отце. Я его тоже ненавижу, поверь.
— Верю.
— Он всегда был жестоким. И с мамой был еще хуже…
— Какой была твоя мама?
— О, она была совершенно не такой, как они. Очень теплая и мягкая…Я ее почти не помню, она умерла, когда мне было пять. Рак. Но я помню, что от нее пахло мятой, а еще она крепко обнимала меня перед сном. Это была наша маленькая традиция, которую я перенесла и в свою семью — мои девочки не засыпают без этого.
Слушая, я улыбаюсь, а она вдруг бросает на меня взгляд и говорит.
— Ты, кстати, не похожа на свою сестру. Адель о тебе многое рассказывала, и я уже тогда это понимала, но теперь убедилась.
— Да…Моя сестра тема животрепещущая…
— Да, это так, но знаешь? Я в отличии от Александровских, ее не ненавижу. Мне кажется, что Лиля тоже хороший человек, просто скрывает это.
— Раньше она была другой. До Вл…Петра Геннадьевича.
Женя усмехается и кивает, опуская взгляд в кастрюльку, где мерно помешивает угощение, а я вдруг говорю, сама не зная зачем.
— Она была смелой.
Моя собеседница возвращается ко мне, и я краснею. Смотрю по сторонам, не зная куда себя деть, но продолжаю. Снова не зная зачем.
— Всегда была такой. Ей все было интересно, она все хотела знать и не боялась. Лиля никогда ничего не боялась, перла, как танк, была умной…
— Она и сейчас не дура.
— Это да, но я имею ввиду по-настоящему умной, — бросаю взгляд на Женю, которая также смотрит на меня и подбадривающе улыбается, мол, продолжая, и снова я продолжаю! — Ее отец был классным, когда приезжал к нам в гости всегда привозил мне платья. Он купил мне самое мое любимое — лиловое с кучей рюшей, а я в нем была похожа на пирог. Элай, мой брат, так и бегал за мной с криками: пирог-пирог-пирог.
Женя смеется, и я отвечаю ей тем же, делая шаг на встречу.
— Очень мягкий человек и очень умный. Он был ученым.
— Ученым?
— Да. Изобретатель. У него было сразу несколько патентов на какие-то формулы, я точно не знаю какие, правда, но знаю, что их используют до сих
