Казалось, Лайл повышает ставки в игре, желая немедленно заполучить желаемое.
Ева тяжело вздохнула.
– Ох, Фредди. Уезжайте.
– Вы гоните меня, Ева?
– Нет. Я лишь хочу, чтобы вы сейчас же ушли. Вы можете меня оставить?
Фредерик смерил ее изучающим взглядом.
– Я дам вам две недели, чтобы вы обдумали мое предложение. Приезжайте ко мне в Лондон… или не возвращайтесь вовсе.
Ультиматум. Что ж, мужчина сделал ставку, играя в любовь.
И все же… стоило Лайлу произнести эти слова, и Ева почувствовала, как где-то внутри затикали часы, отсчитывая время, неотступно напоминая, что означает жизнь с Фредди для нее и ее близких.
– Вы подумаете, Ева?
– Да, я подумаю.
Иного ответа, откровенно говоря, она и не могла дать.
Поднявшись, Фредерик задержал печальный взгляд на ее лице. Потом нежно поцеловал в лоб.
– Ну, тогда я ухожу.
C наступлением ночи тупая, ноющая боль усилилась. Она засела где-то в голове, позади глаз, не желая сдвинуться ни на дюйм.
У служанки Евы скопилась множество склянок с настойками, мазями и притирками. Они стояли стройными рядами на полке в кладовой. Надписи на ярлыках перечисляли всевозможные недуги, которые эти снадобья помогали исцелять. К несчастью, на наклейках не было надписей: «Отвращение к мужчинам», «Тоска» или «Страх перед будущим». В конце концов Ева поддалась на уговоры миссис Уилберфорс и согласилась попробовать целебный отвар. Ей захотелось почувствовать, что о ней заботятся.
Она выпила отвар. Он оказался мерзким на вкус. Должно быть, изготовивший его аптекарь рассчитывал отпугнуть любую хворь, прежде чем та вздумает всерьез прицепиться к больному. Головная боль не прошла, но немного притупилась. Сбросив туфли и стянув платье, Ева осталась в одной рубашке. Усевшись возле камина, она вытянула ноги в шелковых чулках и невольно задумалась, сколько еще протянут эти чулки. Брак с Фредериком навсегда избавил бы ее от подобных забот. Замужество обеспечило бы ей горы шелковых чулок, роскошные экипажи на мягких рессорах, здоровье и благополучие ее братьев и сестер, племянников и племянниц, которые плодились и размножались с быстротой кроликов.
Ева устало потерла лоб, будто желая стереть воспоминания о событиях этого дня. Она с трудом сглотнула горький ком, подступивший к горлу. Ей вспомнились яростно сжатые губы Адама, его ледяное презрение. Как жестоко он ранил ее, даже многоопытный любовник не смог бы ударить больнее. Ева чувствовала, что прежде с ним не случалось ничего подобного. Вот чему научила его любовь… или страсть. «О, я всегда оказывала благотворное влияние на мужчин», – язвительно усмехнулась она про себя.
Пусть отправляется в преисподнюю, в царство Аида, чертов священник! Будет глодать там кости Немейского льва. Отныне он для нее больше не существует. Ее сердце стало глыбой льда.
Ева принялась медленно вынимать из волос шпильки, собирая их в кулак. Потом разжала ладонь, и шпильки рассыпались по столику. Она вспомнила, как Адам отвел локон с ее лба. В тот миг его лицо…
Ева отогнала от себя эту мысль.
Ее охватило тягостное чувство, что жизнь никогда уже не будет прежней. Удастся ли ей оправиться от удара?
Рассеянный взгляд Евы скользнул по окну. Едва ли она станет скучать по Суссексу, когда вырвется отсюда. Она повернулась было к зеркалу, но леденящий ужас заставил ее резко вскинуть голову и впиться глазами в окно.
– Милосердная Мария, Матерь Божья…
Ева неловко сползла со стула на пол. Сердце бешено колотилось где-то у горла, руки и ноги сделались ватными. Она медленно подобралась к окну, встала на колени и осторожно выглянула в сад.
Да. За воротами действительно стоял какой-то мужчина. Она вгляделась в темноту, но окутанная сумраком фигура оставалась в тени. Ева почувствовала, как по спине поползли мурашки. «Кто, черт возьми, это мог…»
Незнакомец, кем бы он ни был, не двинулся с места, оставаясь за воротами. Ветер играл полами его плаща. Ева недоуменно нахмурилась, рассматривая темный силуэт. Кому понадобилось ее преследовать? Может, это сам Одноглазый Уильям, разбойник с большой дороги? Только этого ей и недоставало…
Вдруг – словно фокусник распахнул свою мантию – тучи наконец расступились, и на небе показалась луна. Вуаля! – и Ева узнала мужчину, маячившего у ворот. Он был без шляпы. Белокурая голова, посеребренная светом, казалась второй луной в черном бархате ночи.
«Надо бы завести собаку, – подумала Ева, глядя на Адама. – Огромного грозного зверя, похожего на псину О’Флаэрти, только с острыми зубами. Этот пес любил бы хозяйку и ластился к ней, но держал на расстоянии всех мужчин с их бесконечными требованиями и капризами».
Ева со вздохом набросила на плечи накидку и надела туфли. Потом взяла светильник и сошла по лестнице вниз.
Как ни странно, сердце ее, хоть и обратилось в лед, отчаянно колотилось о ребра. Это глупое сердце буквально выскакивало из груди.
Тишину ночи нарушал только хруст схваченной морозом травы под ногами, шорох гравия да бешеные удары сердца, отдававшиеся у Евы в ушах.
Она остановилась возле увитой зеленью арки. Несколько мгновений они с Адамом молча смотрели друг на друга.
– Я не собирался прятаться, – произнес наконец Адам вместо приветствия. – Просто на меня напала… нерешительность.
– О, я и не думала, что вы прячетесь. Амплуа печального задумчивого героя вам не подходит.
Ева говорила беспечным тоном, но ее слова ранили, как шипы роз.
– Наверное, мне недостает смуглости, чтобы убедительно изображать задумчивость и печаль.
Ева не улыбнулась в ответ.
Адам оставался за воротами, словно неприкаянная душа перед святым Петром. Казалось, он смиренно ожидал, позволит ли Ева ему пройти.
– Я вел себя ужасно, – внезапно признался пастор.
Ева не ответила, молчанием выражая свое согласие.
– Я хотел бы принести извинения, – чопорно добавил он.
– Хорошо. Извольте.
– Я прошу у вас прощения.
– Ваше покаяние меня сразило.
Адам шумно перевел дыхание.
– Я не имел права… В меня словно вселился другой человек.
– Другой человек? Откуда вы знаете? Разве вам прежде приходилось играть роль ревнивого поклонника, Адам?
Эта колкость доставила Еве мстительное удовольствие. Высмеивая неопытность Адама, она испытала тайное торжество. Ее уже начал пробирать холод, но она желала показать преподобному Силвейну, что не намерена спускать обиду.
– Нет. – Признав правду, он лишил Еву главного ее оружия – насмешки. Адам заговорил снова – торопливо, сдержанно и до странности сухо, почти официально. – Мне показалось… будто в меня вселился другой человек, потому что я всегда тщательно обдумываю свои слова и поступки, стараясь быть справедливым и никого не ранить. Полагаю, в большинстве случаев мне это удавалось, за что я благодарен судьбе. Но… сегодня я хотел причинить вам боль.
